— Эмин всегда любил находиться в центре внимания, — прошептал Алекс Стюарт мне на ухо, чтобы не слышали остальные.

— Кроме того, видимо, имел пристрастие к банальным сценам, — прошептала я в ответ.

— Тем более, — продолжал Бирн после нескольких секунд одышки, — тем более, — повторил он, — когда вы знаете, что я мертв.

— И быть немного шутом, — добавил Алекс со вздохом.

Лицо на видеозаписи подалось к камере, стало неясным, потом вновь обрело четкость: чья-то невидимая рука настроила камеру. На него было тяжело смотреть: ввалившиеся глаза и щеки, в одной ноздре кислородная трубочка, однако я видела тень гордого и некогда красивого мужчины.

— Поражаюсь, что он позволил снимать себя в таком состоянии, — прошептала я Алексу.

Алекс снова подался ко мне:

— Лара, по-моему, ему всегда было наплевать, что думают о нем люди.

По восточному ковру медленно ползла небольшая черепаха.

— Ш-ш-ш, — прошипела через плечо женщина с худощавым лицом, сидевшая в первом ряду. Две ее соседки обернулись и свирепо уставились на нас. Это были мать и дочери, похожие друг на друга как три горошины в стручке, до того явным было фамильное сходство. Я справилась с искушением сказать что-нибудь обидное и удовольствовалась ответным свирепым взглядом и недобрыми мыслями.

Что за неприятная компания, подумала я: три женщины и сидящие между ними, будто своеобразные разделители, двое мужчин. Мужчины сняли пиджаки, гнетущая жара и спертый воздух в комнате пресекали всякие попытки соответствовать важности события. Они сутулились, я видела только белые рубашки, бледные шеи и над ними светлые волосы. На миг эти люди напомнили мне две ватные прокладки между пальцами, которые используют во время педикюра. Впоследствии я узнала, что эта метафора была очень уместной: они и в жизни отделяли этих женщин одну от другой.

По левую руку от нас большим пальцем ноги сидела мать, Маргарет, белокурая, стройная, изящная, в подобающем случаю черном шерстяном костюме с коротким прямым жакетом, отделанным тесьмой, — можно было сразу узнать Шанель. Она оправданно гордилась своими ногами, отличными для ее возраста, которые с регулярными интервалами то вытягивала, то забрасывала одну на другую. Рядом с ней сидел первый комок ваты, ее зять Шон Макхью, затем его жена Этне, старшая дочь Маргарет, тоже высокая, белокурая, стройная, нервозность ее наводила на мысль, что она больше всех беспокоится о семейных делах; затем второй комок, Конал О'Коннор, сидящий рядом с женой по имени Фионуала, средней дочерью, она очень походила на мать и сестру, только была пониже и попривлекательней. Этих женщин объединяли прямота спин и недовольство, врезавшееся в черты лица, особенно заметное у матери: выглядела она так, словно не могла избавиться от дурного привкуса во рту. У мужчин же намечались вторые подбородки и животики, что я, впервые видя их, приписала склонности к безделью.

Следующим пальцем, сядь она вместе с остальными, стала бы Брета, младшая дочь. Но она предпочла сесть в этой переполненной комнате как можно дальше от матери и сестер и теперь сутулилась в кресле. Выглядела Брета значительно младше Этне и Фионуалы: на мой взгляд, ей было лет двадцать пять. Если старших сестер разделяли обычные два-три года, то Фионуала была старше Бреты по меньшей мере лет на шесть-семь. Очевидно, Брета явилась маленьким сюрпризом в конце чадородного возраста или результатом последней попытки родителей сохранить семью. Если справедливо последнее, то попытка, судя по всему, была не особенно удачной. Полноватая, с надутым видом, но все-таки хорошенькая, она пошла в отца, — всматриваясь в лицо на экране телевизора, думала я. У нее были темные волосы, светлые глаза и лишь весьма отдаленное сходство с тремя другими женщинами.