– Ильдирим, – бурля от злости, подсказала ей прокурор. – А вы кто?

– Бойтельсбахер. Простите, я сразу перейду к сути. – С сияющей улыбкой она пожала руки обоим противникам. – Ставлю вас в известность, что я намерена затребовать подтверждение вашей способности воспитывать ребенка…

– А я ставлю вас в известность, – услышал Тойер свой голос, – что после слушания дела я намерен проверить, правильно ли припаркован ваш автомобиль. Если нет, его увезет эвакуатор. Номер какой?

– Я езжу на городском транспорте, – гордо заявила адвокат.

– Вот что это за люди, – включилась куртизанка Шёнтелер. – Я вас предупреждала.

Так что к тому моменту, когда всех пригласили в убогий кабинет судьи Мейзенбург, пока что последнюю инстанцию, определявшую дальнейшую судьбу Ильдирим, линия фронта пролегала очень четко.

Прокурор разглядывала маленькую седовласую женщину, как разглядывают экзотических животных.

Все началось с того, что Бабетта часто сидела на лестнице. Зимой она очень мерзла. Как‑то раз Ильдирим пригласила ее к себе домой. Они поговорили. Девочка была просто прелестной. И вот теперь Ильдирим сидит тут, перед судом, словно обвиняемая. Или как?

Ей дали слово. Она рассказала об этом и о частых срывах фрау Шёнтелер, о ее беспробудных запоях. Она очень старалась говорить конкретно, по делу, ведь, памятуя о глазном враче Танненбахе или о том же доблестном Хафнере, она полагала уместным подумать о том, почему в благополучной Центральной Европе люди так рьяно предаются пьянству. Ей это представлялось более уместным, чем необходимость отстаивать свое право заботиться о ребенке, который часто бывал никому не нужен. Все происходящее казалось ей какой‑то фантасмагорией.

– Вас никто и не упрекает в том, что вы иногда заботились о Биргитте! – Голос судьи, по контрасту с тягостной обстановкой в ее кабинете, напоминал радостное щебетание.

– Но из этого, как мы понимаем, не вытекают и никакие права, – с горечью возразила Ильдирим.

– Вот это мы и пытаемся выяснить.

– Моя доверительница была больна, – вмешалась адвокат Бойтельсбахер. – И тут, так сказать, встряла фрау Ильдирим. Встряла между матерью и дочерью. По сути, тут следовало бы подключиться Управлению по делам молодежи. Это был бы самый логичный и нормальный выход.

– Нормальный выход? – В голове Ильдирим пульсировала кровь, отдаваясь шумом в ушах. – Значит, по‑вашему, нормально оставлять ребенка зимой в субботу вечером на лестнице и потом звонить лишь в понедельник?

– Зачем столько патетики? – Бойтельсбахер откинулась назад. – Я сама мать двоих детей. Они не сахарные.

– Что тут вообще происходит? – дрожащим голосом спросила Ильдирим. – Тут сидит мужчина, который вел себя нагло еще в коридоре суда. Он никогда не заботился о Бабетте, ни разу в жизни, и я почему‑то должна теперь перед ним оправдываться. Девочка уже год живет у меня, а он фактически увидел ее несколько дней назад. – Ситуация казалась ей все менее реальной, так как никто из присутствующих не признавал справедливость такого аргумента. Ильдирим чувствовала себя фантомом, бестелесным призраком, который вот‑вот растворится в воздухе. Она была призраком на фоне семьи, которая никогда и не существовала, но все‑таки кое‑как прослеживалась в обратном исчислении, если вернуться в прошлое – вплоть до того момента, когда блуждающий сперматозоид воткнул свою беспутную головку в толстую яйцеклетку.