Следователь снял трубку. Петельников интересовался, доставлен ли заведующий.

— Да, он здесь, — ответил Рябинин, взглянув на заведующего.

Кривощапов дёрнул подбородком и огляделся, будто захотел немедленно выйти из кабинета. Обвислые щёки заходили мелко-мелко, задрожали.

Рябинин ещё ни о чём не спрашивал, но допрос уже начался — он уже шёл.

— Вы уронили платок, — сказал Рябинин.

Кривощапов схватил его, окончательно скомкал и завозил по щекам, которые сделались плоскими.

— Ну, рассказывайте, — предложил следователь.

— Что рассказывать? — встрепенулся заведующий.

— Как украли у вас пятьдесят тонн масла.

— Я не крал, — выжал из себя Кривощапов.

— А кто?

— Не знаю.

— Страшно признаться, — усмехнулся Рябинин. — Теперь ведь на кладовщика не свалить. Вы отпускали собственноручно, и лично у вас не хватило шести тонн.

— Как же…

— Отвечайте: где похищенное масло? — перебил следователь, требуя немедленного ответа.

— Я всё расскажу, — быстро заговорил Кривощапов, вдруг начав шепелявить, — всё расскажу честно, как подобает гражданину, только поймите моё положение. Так получилось, что всё перемешалось. Могу дать честное слово… Недостача масла… Я воспользовался своим служебным положением. Всё расскажу…

«Не встал бы он на колени», — подумал Рябинин, теряя злость. Трусость всегда обескураживает — она всем своим жалким видом просит пощады.

— Если признаться… Скажите, как лучше? — лепетал Кривощапов.

И вдруг Рябинин понял, что, нажми он сейчас посильней, и этот перепуганный человек признается во всём, что надо следователю. Он полностью был в его психологической власти. Так вполне могла родиться следственная ошибка — когда человек на предварительном следствии признается, «покается», а в суде расскажет только правду и будет освобождён от ответственности.

— Надо говорить правду, — спокойно сказал Рябинин. — Это и будет для вас лучше.

— Как начинать…

— А начните с последних шести тонн, — предложил Рябинин.

Кривощапов даже не удивился, что следователь всё знает.

— Последние шесть тонн, — согласно кивнул заведующий. — Качали мы масло… Бак полный, а я не проверил. Кладовщика-то нет, всё самому приходится… По моему недосмотру масло пролилось на землю.

— Дальше.

— Я тогда на допросе про эти недостающие шесть тонн не сказал. Испугался. Думаю, всё равно Топтунову отвечать. Шесть тонн больше, шесть меньше… А меня могли за это снять с базы. Вот пролил… И площадь масляная есть. Мы песком засыпали. Я покажу.

— Дальше.

— Хорошо, дальше, — согласился заведующий, но вдруг спросил: — А что дальше?

— Где остальное масло?

— Не знаю, — искренне сказал он и схватился за грудь. — Честное слово, не знаю, товарищ следователь! Не могу даже предположить. Знал бы, разве сейчас промолчал?

Рябинин и сам видел, что сейчас бы он не умолчал.

— Ну, а кто же? — спросил он, о чём спрашивал и на первом допросе, но теперь шёл другой разговор.

— Клянусь детьми, не знаю! Я грешил на Топтунова. Просто больше некому. Ну посудите сами: я не брал, про себя-то знаю… Рабочие без кладовщика не могли. Ночью масло на контрольных замках. Сторож хотя и пьющий, но не вор.