Лили подошла ближе к Кенелму и шепнула:

— Ведь внутреннее я — наше лучшее?

Кенелм одобрительно улыбнулся. Фея быстро опутывала его своими чарами. Будь Лили его сестра, невеста, жена, как нежно расцеловал бы он ее! Она выразила мысль, над которой он часто задумывался, и облекла ее всей прелестью детской фантазии и женской нежности. Говорят, будто Гете сказал: "В сердце каждого человека есть нечто такое, что, узнав это «нечто», вы возненавидели бы человека". То, что Гете говорил, нельзя понимать буквально. Высказывания такого гения и поэта-мыслителя никогда нельзя понимать дословно. Солнце светит на навозную кучу. Это не значит, что у солнца пристрастие к навозу. Оно только охватывает своим взором и навозную кучу и розу. Все-таки Кенелм всегда смотрел на этот случайный луч щедрого светила с отвращением, самым нефилософским для философа, такого молодого, который всегда верит на слово великим учителям. Кенелм считал, что корень всякой личной благожелательности, всякого просвещенного подхода к общественной реформе лежит в прямо противоположной истине, что в характере каждого человека заключается нечто такое, что, если бы мы могли добраться до этого «нечто», очистить его, отполировать, сделать видимым для наших глаз, оно заставило бы нас полюбить человека. И в этом внезапном бесхитростном сочувствии к результату столь долгой и трудной борьбы своего схоластического разума с догмой немецкого титана он, казалось ему, нашел младшую — но именно потому еще более сильную — сестру своей мужской души.

При этом он так явственно ощутил ее сочувствие его странному внутреннему я. Это была такая радость, какую мужчина может пережить с дочерью Евы только раз в жизни. Он не решился продолжать разговор и поспешил распрощаться.

Пройдя садом к мосту, который вел к его дому, он увидел на противоположном берегу Элджернона Сидни Гейла Джонса, спокойно удившего форель.

— Не попробуете ли, сэр? Возьмите мою удочку. — Кенелм вспомнил, что Лили назвала книгу Исаака Уолтона жестокой, и, тихо покачав головой, пошел к дому. Там он молча сел у окна и, как накануне, стал смотреть на зеленый луг, на плакучие ивы и на проблески белых стен сквозь ветви деревьев.

— Ах, — прошептал он наконец, — если, как я думаю, даже самый обыкновенный, ни плохой, ни хороший человек бессознательно делает добро уж одним тем, что живет, если он так же не может пройти свой путь от колыбели до могилы, не посеяв мимоходом семян пользы и красоты, как беззаботный ветер или перелетная птица на своем пути оставляют за собою дуб, колос или цветок, ах, если это так, — как должно удесятеряться Добро, если человеку удается найти более кроткий и чистый двойник своего существа в том таинственном и неопределенном союзе, который и Шекспир и обычный поденщик равно называют любовью, но Ньютон не признает, а Декарт (его единственный соперник в области мысли, одновременно и строгой и мечтательной) разлагает на звенья ранних ассоциаций, объясняя, что он любил косых женщин, потому что, когда был мальчиком, косая девочка строила ему глазки из-за стены сада его отца! Ах, будь этот союз между мужчиной и женщиной чем угодно, но если он выражает истинную любовь, подлинное единение, объемлющее внутренние и лучшие я обоих, — как ежедневно, ежечасно, ежеминутно будем мы благословлять бога за то, что так легко быть счастливым и добрым!

ГЛАВА VI

К обеду у миссис Брэфилд собрались совсем не так «запросто», как ожидал Кенелм. Когда негоциант услыхал от жены, что придет Кенелм, он счел, что из уважения к молодому джентльмену следует пригласить еще несколько человек.

— Видишь ли, моя милая, — сказал он Элси, — миссис Камерой — очень добрая, простая женщина, но не особенно интересная, а Лили, хотя и хорошенькая девушка, совсем еще ребенок.