Неуспех первого романа не слишком огорчил автора: Бульвер и сам был невысокого мнения о своем «Фолкленде» — подражании гетевскому «Вертеру», написанном отчасти как "роман в письмах". За второй свой роман он, думается, должен был волноваться больше. Он теперь жил литературным трудом, и от того, примут ли его роман критики и читатели, зависело многое. Да и сам роман потребовал от автора немалых душевных сил и стараний — он вложил в него все, что успел увидеть и о чем успел поразмыслить. Критика встретила роман достаточно холодно, чтоб не сказать неприязненно. Но «Пелэм» начал расходиться все более значительными тиражами, его стали читать, а потом переводить за границей, и положение Бульвера в прозе сразу упрочилось.

И в самом деле, «Пелэм» — одно из лучших произведений Бульвера. Конечно, в нем не следует искать той "чистоты линий", которая присуща шедеврам мировой литературы, иными словами — полной стилистической цельности и четкости построения. Чего там нет, того нет. Бульвер, как говорилось, писатель переходной поры, и в его творчестве пересекаются, точнее даже сказать — «складываются» разные литературные тенденции. Но в «Пелэме» каждая из них представлена на высоком уровне таланта. И хотя доля их самостоятельности различна, ничего совсем несамостоятельного, не пропущенного сквозь собственный ум и душу в нем нет. Потому-то и одержал победу этот двадцатипятилетний писатель.

Предисловие к изданию 1835 года автор (любитель эпиграфов, обнаруживавших его незаурядную образованность) открывал цитатой из "Раба моды" английского драматурга XVII века Джорджа Этернджа: "Законченный джентльмен, по словам сэра Фоплинга, должен хорошо одеваться, хорошо танцевать, хорошо фехтовать, иметь талант к сочинению любовных писем и приятный голос для выступлений в Палате". Всеми этими качествами обладает и герой «Пелэма». Он абсолютно вписывается в светское общество — и по рождению и по манерам. Но этот воплощенный денди обладает и другими качествами, уже не столь обычными в его среде, — умом и сердцем. Он "свой среди своих", что, однако, лишь помогает ему тоньше замечать их недостатки и достоинства. В упоминавшемся уже наброске "Мортимер, или Записки джентльмена" подчеркивались недостатки. То была вещь сатирическая. В «Пелэме» автор пытается найти некий баланс того и другого. Как писал он в том же предисловии 1835 года: «Мортимер» должен был показать, каким образом свет портит своего питомца, «Пелэм» же, наоборот, выражает более новый и, по-моему, более справедливый моральный принцип, показывая, как человек здравомыслящий может подчинить себе обычаи света вместо того, чтобы оказаться у них в плену, и как он постепенно становится мудрее, извлекая уроки из своих юношеских слабостей". Такое отношение к свету и к герою, ищущему и находящему свое место в жизни, становится отныне обычным у Бульвера. В этом было некое преодоление байронизма, точнее — влияния первых песен "Чайльд Гарольда" и "Восточных поэм" (не говоря уж о "Манфреде") с их героем — Мрачным, непонятым миром. Тот шаг к реализму, который в свое время сделал Байрон в "Дон Жуане", теперь делает его поклонник Бульвер. Причем не без помощи отвергаемого им ныне Байрона "Восточных поэм". Его герой в отличие от персонажей комедии Реставрации, одного из представителей которой Бульвер процитировал в эпиграфе к своему предисловию, не является просто "порождением среды". Нельзя назвать его и игрушкой обстоятельств, какими не раз оказывались герои любимых Бульвером Лесажа, Филдинга и Смоллета. Он самобытен и самостоятелен.

Именно эти черты «Пелэма», очевидно, привлекли Пушкина, уже успевшего к моменту знакомства с романом Бульвера закончить "Евгения Онегина" и прожившего после своих байронических "Южных поэм" целую поэтическую жизнь.