— До сих пор? — спросил О’Мэлли, отпивая из бокала.

— До сих пор, — ответил доктор, тоже пригубив вина.

Их глаза встретились поверх бокалов. Приятели улыбнулись, сами не зная чему.

Возможно, ирландец вспомнил незаметных городских клерков — худосочных, бледнолицых, низкорослых. Здешний здоровяк съел бы таких дюжину за один присест.

— В этих краях сохранилось нечто, утраченное остальным миром, — пробормотал он себе под нос. Но доктор его расслышал.

— Вы чувствуете это? — быстро спросил он с засиявшими глазами. — Потрясающую, первобытную красоту…

— Что-то я, несомненно, ощущаю, — последовал осторожный ответ.

Большего О’Мэлли пока не мог сказать, однако ему показалось, что до ушей донеслось эхо призыва, который впервые послышался над синими волнами Эгейского моря. Здесь, в расщелинах гор, эхо не умолкало. Людям должен быть ведом тот призыв.

— Очарование этой необычной земли навсегда останется в вашей душе, — продолжал Шталь громче. — Даже в городах — Тифлисе, Кутаисе — оно ощутимо. Говорят, здесь колыбель человечества, и люди не переменились за тысячи лет. Часть из них вы найдете просто… — он поискал слово, затем, пожав плечами, завершил вовсе не свойственной ему оценкой, — потрясающими.

— О, — только и откликнулся ирландец, неуклюже прикурив от гаснущего окурка дрожащими пальцами, не в силах скрыть волнение.

— И скорее всего, сродни тому… человеку… что искушал вас, — шепотом договорил Шталь, приблизив лицо почти вплотную.

О’Мэлли промолчал. Он впитывал жидкий солнечный свет из бокала в руке и озирал звездное небо, склонившееся над морем; меж фигур прохожих пронесся ветерок с мрачных вершин таинственного Кавказа. Подобно ребенку, ирландец раскрылся навстречу всем прикосновениям и дуновениям, с неожиданной силой ощутив тысячи посланий, говорящих о расположении духа Матери-Земли, выразившей здесь себя в столь мощном людском племени и кантате гор.

Будто издалека, до него доносился голос доктора:

— …здесь растут в ее воле. Никто не борется и не противится. Она свободно выражает себя через них, не встречая противодействия. Каналы все еще открыты… Земля делится с людьми жизнью и силой.

— Той красотой, которую современный мир утратил, — себе под нос пробормотал ирландец, удивляясь, как мало эти слова передают его чувства.

— Которая не вернется… Не способна больше вернуться никогда, — договорил за него Шталь.

И в голосе его прозвучала такая тоска, а глаза засветились столь печально, что пылкого кельта охватило горячее сочувствие. С ним так всегда выходило. Сидящий напротив человечек с растрепанной бородой и лысым черепом, поблескивающим в свете фонарей, выложил на стол карты и приоткрыл жар своего сердца. А ирландец тут же совершенно по-детски распахнул душу, так изголодался он без понимания.

— Люди повсюду окутали ее прекрасное тело давящим уродливым покровом, расположив повсюду скученные города, — вырвалось у него, да так громко, что официант-армянин направился в их сторону, подлить вина. — А здесь она расположилась нагой, без малейшего стыда, пленительная в своей божественной простоте. Клянусь Юпитером! Должен признаться, доктор, здесь меня охватывает и жжет чудной страстью, захлестнув без остатка привыкшего отводить глаза городского жителя. Прямо сейчас я готов выбежать и начать поклоняться ей, припасть к ее груди и начать целовать траву, землю, море…

Но тут он отпрянул, словно раненый зверь, отчаянно покраснев, будто боялся, что слова его примут за истерический припадок.