Изменить размер шрифта - +
Это была отличная игра. На лице не пробегало ни тени эмоций. От него веяло безвольностью и полнейшей расслабленностью спящего человека. И чем больше молодой Пелэм смотрел на него, тем больше росло его раздражение. Про себя он награждал своего друга такими эпитетами, как «идиот, слабоумный», и фразами: «Замечательная шутка для такого человека! Великий психиатр резвится». Наконец, где-то через полчаса непрерывных комментариев относительно «профессионального» молчания и неподвижности, Пелэм снова взял свою книгу и стал читать, так как доктор ни словом, ни звуком не проявил себя. Юноша злился, но одновременно хотел рассмеяться.

Ситуация однозначно казалась смешной, но он был не в том состоянии, чтобы по достоинству оценить ее комичность. Молодой человек упрямо отказывался говорить: в нем созрела какая-то мальчишеская решимость переиграть своего друга в этой игре. Он сидел молча и просто читал. Одна минута сменяла другую. Так прошло полчаса, может больше, но его упрямство оставалось неизменным. Доктор Фелдман, в свою очередь, также продолжал эту глупую игру, он превосходно изображал глубокий сон: его дыхание становилось все глубже, а борода поднималась и опускалась вслед за вздымающейся грудью. Его карие глаза были плотно закрыты до тех пор, пока тишину комнаты наконец не нарушил слабый звук часового боя. Пелэм сосчитал удары — три часа ночи. Занимался рассвет. Молодой человек неожиданно оторвал взгляд от книги, еще не понимая почему…

И тут он замер, он похолодел, потом кровь бросилась в голову. Что это? Что бы это могло означать? На первый взгляд при слабом утреннем свете доктор Фелдман выглядел как прежде, но, присмотревшись, Пелэм увидел нечто поразительное. Казалось, юноша весь обратился во взор, даже слезы навернулись. Спину окатило холодом.

Отличие наметилось, но пока неявное: на первый взгляд перед ним сидел все тот же Макс Фелдман, но не совсем. Так Пелэм и написал, когда переносил эти события на бумагу. И краткость его описания показательна. Очевидно, не все он смог доверить бумаге. Юношу сотрясала дрожь. Недавнее равнодушие и нечувствительность таяли с каждой секундой. Казалось, «успокаивающий» эффект покинул его.

Он старался не отводить глаз; со всей возможной концентрацией наблюдал за своим другом, сознавая, что взвинчен до предела. Но все же промелькнувшее впечатление не возвращалось, хотя Пелэм был убежден, что ему не померещилось. Юношу бросало то в жар, то в холод. Он был на грани истерики, словно напуганная девчонка. Фигура на стуле, насколько он мог судить, не менялась: все та же тучность, те же широкие плечи, та же черная борода и «спящие» глаза, как и прежде. «Идиот, — хотел сказать юноша, — все еще притворяется», — но мысли отказывались обращаться в слова, которые стали бы ложью. Во всяком случае, определение «спящий идиот».

Его описание того, что случилось потом, оказалось чрезвычайно кратким. Юноша не мог отвести глаз и был не в состоянии пошевелиться. Он просто сидел и смотрел. Борода поднималась вверх и опускалась вниз вслед за медленным движением широкой грудной клетки, расслабленное тело не выдавало никакого напряжения, голова, как прежде, клонилась то вперед, то назад. И вдруг этот второй образ стал проступать, тот, иной, облик вернулся. Лицо, на котором до сих пор не промелькнуло ни одной эмоции, начало меняться. Перемены происходили очень медленно. Белое и черное в его облике становились все контрастнее: белое — мертвенным, а черное — демоническим. Губы под темными усами искривились, брови приняли резкий изгиб, а челюсть выдвинулась вперед. Эти явные перемены происходили медленно, но неуклонно, пока лицо окончательно не обрело жестокое выражение. Прежняя маска сползла. Пелэм, не имея сил даже шевельнуться, только беспомощно смотрел на эти отвратительные перемены. На его глазах совершалось невероятное, невиданное, чего люди не хотят признавать.

Быстрый переход