|
Кожа у него была лилейно-белая, однако неженкой или трусом он не был: напротив, он был силен, как победитель в масленичных боях. Ему были знакомы все харчевни в каждом городе, все до одного содержатели гостиниц и кабатчицы; и, разумеется, с ними он проводил куда больше времени, чем с прокаженными и нищенками. Да и кто станет винить его за это? «Я ведь исповедник, – признавался мне он, – и такой сан не позволяет мне якшаться с разным сбродом. Это было бы просто непристойно, недостойно, да и невыгодно. Мне как-то легче находить общий язык с богачами да с состоятельными купцами. Они и есть моя паства, их я и пасу, сэр». Итак, повсюду, где только можно было извлечь выгоду, он усердствовал, как мог, в скромности, любезности и добродетельности. Никто лучше него не умел собирать деньги. Даже бедная вдова, у которой и башмаков-то не было, а одно только доброе имя, – и та что-нибудь ему давала. Когда он стучался в небогатый дом и приветствовал хозяина своим In principio, то без фартинга не уходил. В начале было Злато. В итоге его общий доход превышал доход ожидаемый. Что тут еще добавить? Он резвился, как щенок, в те дни, когда полюбовно разрешаются разные тяжбы, и всегда готов был примирить спорщиков. И в таких случаях он выглядел совсем не как монастырский затворник, одетый в потрепанную рясу, будто нищий школяр, – но скорее как магистр или даже сам Папа. Плащ на нем был из дорогой ткани, и Кармелит смотрелся в нем как колокол, только что вышедший из литейной мастерской. Он слегка шепелявил, но от этого его речь казалась только слаще. Как он сказал мне в первый вечер – «Храни ваш Гошподь». Да, я совсем забыл сказать: звали этого достойного брата Губертом.
В нашей веселой компании был КУПЕЦ с раздвоенной бородой. На нем было разноцветное платье – совсем как на игрецах из мистерий; ехал он в высоком седле и оттуда свысока поглядывал на меня. На нем была фламандская бобровая шапка, по последней моде, и сапоги – очень красивые и очень дорогие. Когда он хотел высказаться, то тщательно и важно подбирал слова; он как будто постоянно взвешивал в уме: какую прибыль это принесет? Например, он уверял, что море между Англией и Голландией нужно охранять любой ценой. Он отлично разбирался в меновых сделках, как и можно было от него ожидать, да и, по совести говоря, этот почтенный господин был рассудителен во всех отношениях. Он так достойно обставлял дела, покупал и продавал, вел обмен или торговлю, что никто не мог бы угадать – в долгах он или нет. Что за примечательный человек! Впрочем, забавно – я так и не узнал его имени. Как-то не удосужился его спросить. Был среди нас и СТУДЕНТ из Оксфордского университета. Он был – как мы с вами сказали бы – настоящим умником. Он долго изучал логику, но сильно в ней не продвинулся. Ехал он на заморенной кляче, которая, наверное, и седока своего в худобе обскакала; сам он был серьезный, сухопарый, со впалыми щеками. Доходной службы у него не было, да сам он был чересчур не от мира сего, чтобы подыскать себе теплое местечко; вот потому-то плащ у него был такой же дырявый, как и кошель. Но самому ему были куда дороже двадцать томов Аристотеля у изголовья, в переплетах красной или черной кожи, чем какие-нибудь богатые одежды или дорогие музыкальные инструменты. Он изучал философию, но так и не нашел философского камня – золотишка в сундуках у него явно не водилось. Если кто из друзей ссужал или одарял его деньгами, Студент немедленно тратил их на книги да на учебу. Это был настоящий книжный червь! Он на коленях молился за тех, кто помогал ему платить за образование – а оно обходилось недешево, – и близко к сердцу принимал все ученые материи. Он никогда не болтал лишнего, а уж когда говорил, то очень осторожно и взвешенно, коротко и по существу, но с самыми возвышенными чувствами. Он любил порассуждать о нравственности и добродетелях. Свою речь он начинал, как принято у законников, словами: «Предположим, что…» Но из этих споров он узнавал, похоже, не больше, чем другие узнавали от него. |
