«Пошел прочь! – отвечала Алисон. – Пошел вон, дурак! Поцеловать тебя – сейчас же?! Вот еще шутки! Да поможет мне Бог, ты ничего от меня не получишь. Я люблю другого – кого, не важно, но он настоящий мужчина – не то что ты. Ступай прочь, или я швырну в тебя чем-нибудь. Я хочу спать. Я устала. Убирайся ко всем чертям!»

Абсолон вконец огорчился.

«Да разве такой бранью вознаграждают за преданную любовь? – спросил он жалобным голосом. – Есть ли кто несчастнее меня? Пожалей меня, Алисон, я так опечален. Ну, хоть один поцелуй. Ведь тебе это ничего не стоит. Один лишь поцелуй – если не из любви ко мне, то ради любви к страдальцу Иисусу!»

«Если поцелую – уйдешь?» – спросила Алисон.

«Да. Уйду».

«Тогда готовься. А мне пока еще кое-что надо сделать».

Она вернулась к постели и прошептала Николасу:

«Лежи тихо. Сейчас ты вволю посмеешься».

Тем временем Абсолон встал на колени перед окном.

«Я добился своего! – сказал он. – Не думаю, что она остановится на одном поцелуе. О любимая, будь же добра ко мне. Дай мне еще кое-что».

Тут Алисон поспешно растворила окно.

«Поторопись, – велела она ему. – Ну, давай быстрее. Еще не хватало, чтобы нас соседи увидали».

И Абсолон утер губы, приготовившись к поцелую. Было очень темно, ведь ночь-то еще не закончилась.

«Вот, я здесь», – проговорила Алисон.

И выставила из окна голую задницу. Абсолон конечно же ничего не видел, а потому высунул язык и поцеловал ее французским поцелуем. Он страстно лобызал ее задницу. Но вдруг понял, что что-то не так. Он еще никогда не встречал бородатую женщину! Но одно он понял: он лизнул что-то грубое и волосатое.

«Раздери меня черт! – сказал он. – Это нечестно».

Алисон расхохоталась и захлопнула окошко. Абсолон покачал головой и поплелся прочь. Но тут он услышал еще и смех Николаса. Он вскипел от гнева и пробормотал себе под нос: «Ну ничего, погодите! Я вам отплачу». И принялся вытирать губы и рот землей, соломой, тряпицами, стружкой – чем угодно, лишь бы избавиться от гадкого привкуса. Он продолжал твердить:

«Что за напасть! Я бы все на свете отдал, лишь бы отомстить этой парочке. Да что там – я бы душу дьяволу продал! Ох, если б я только отвернулся, если б не стал целовать эту… эту пакость!»

Похоть его, конечно, пропала начисто. И с тех пор – с того самого дня, как он поцеловал задницу Алисон, – он на женщин даже не смотрел. Он навсегда излечился от любовных томлений. Женщины? Вот еще!

И вот, рыдая и всхлипывая, будто выпоротый ребенок, он перешел улицу и отправился к кузнецу по имени Жервез. Жервез ковал принадлежности для плугов и тому подобное и вот теперь как раз трудился над плужным лемехом для одного из местных фермеров. Абсолон постучался к нему в дом и стал звать:

«Жервез, открой! Скорее!»

«Что случилось? Кто там?»

«Это я, Абсолон».

«Чего это тебя принесло в такую рань, Господи? В чем дело? А-а, знаю-знаю! Какая-нибудь молоденькая дамочка тебя взволновала, и ты так рано вскочил. Ну, понимаешь, о чем я».

Абсолон пропустил мимо ушей эти лукавые намеки. Ему было не до шуток. У него другое было на уме.

«Я вижу, у тебя в углу дымохода горячий клинок, – сказал он Жервезу.