Так ехал герцог, славный сын побед,

А с ним и рыцарства блестящий цвет,

Пока у Фив не стал он на лугу,

Где дать решил сражение врагу.

Но сокращу я повести объем.

Креона он, что в Фивах был царем,

В бою открытом поразил геройски,

Посеял страх и бегство в фивском войске

И приступом их град завоевал,

Разбивши стены крепкие и вал.

Несчастным вдовам возвратил он прах

Супругов их, поверженных в боях,

Чтоб, по обряду древних, трупы сжечь.

Но чересчур бы затянулась речь

Про скорбный плач, про вопли без числа,

Про горе дам, покуда жгли тела,

Про почести, что в милости своей

Сей победитель доблестный, Тезей,

При расставанье оказал тем вдовам…

Прослыть я не желаю многословом.

Победоносный вождь Тезей, сразив

В бою Креона, стал владыкой Фив.

Проночевал он ночь в открытом поле,

И край перед его смирился волей.

Чтоб обобрать тела убитых всех,

Чтоб с них совлечь одежду и доспех,

Трудились тати рьяно и исправно

На утро той победы достославной

И вот нашли средь груды бездыханной

Покрытых не одной кровавой раной

Двух рыцарей младых, лежавших рядом,

В доспехах сходных, с дорогим окладом,

Из коих звали одного Арситой,

Другой же Паламон был знаменитый.

Смерть овладела ими не вполне,

И тотчас в них герольды по броне

Признали августейших двух господ,

Ведущих от владыки Фив свой род -

Двух сыновей от царственных сестер.

К Тезею братьев отнесли в шатер,

Отрывши из-под кучи мертвых тел.

А он тотчас отправить их велел

В Афины век в неволе коротать

(За них он отказался выкуп взять).

Великий вождь, отдав приказ такой,

Со всею ратью поспешил домой,

Чело победным лавром увенчав,

И там со славой и среди забав

До смерти жил. (Что говорить нам доле?)

Но в тесной башне в страхе и неволе

Томился Паламон с Арситой-братом…

Не откупить их ни сребром, ни златом…

Так день за днем идет и год за годом,

Когда однажды в мае пред восходом

Эмилия, чей образ был милее,

Чем на стебле зеленом цвет лилеи,

Свежей, чем мая ранние цветы

(Ланиты с розами сравнил бы ты:

Не знаю я, которые алей),

Покорствуя привычке юных дней,

Оделась, встав до света на востоке:

Не по душе ведь маю лежебоки.

Все нежные сердца тревожит май,

От сна их будит и кричит: «Вставай

И верно мне служи, расставшись с ленью».

Эмилия, исполненная рвенья

Приветить май, на луч рассвета глядя,

Предстала свежей в утреннем наряде.

Златые кудри, в косу сплетены,

На добрый ярд свисали вдоль спины.

Она по саду, чуть взошло светило,

Меж распускавшихся дерев бродила.

Срывая цвет, то розовый, то белый,

Для головы венок плела умело

И пела, словно ангел неземной.

Большая башня с толстою стеной,

Главнейшая темница в той твердыне

(Где рыцари в плену томились ныне,

О коих был и дале будет сказ),

Над садом этим высилась как раз,

Где весело Эмилия бродила.

Над морем воссияло дня светило,

И бедный узник Паламон тогда же,

Как ежедневно, с разрешенья стражи,

Шагал по верхней горнице темницы,

Преславный город видя сквозь бойницы

И садик, где под зеленью ветвей

Во всей красе и свежести своей

Эмилия гуляла по дорожкам.

Так грустный Паламон перед окошком

Своей тюрьмы шагает взад-вперед

И сам с собой печально речь ведет.

«Зачем рожден я?» – молвит в скорби жгучей.

И вышло так, – судьба ли то иль случай? -

Что сквозь литые прутья на окне,

Подобные бревну по толщине,

Он вдруг узрел Эмилию в саду.