«Ты — приманка, — вспомнила я нудные, липучие, как репейник, и логичные на все сто процентов наставления седоголовой Паулины, — А работа приманки в том и заключается, чтобы те, для кого она предназначена, были страшно довольны, проглотив ее целиком, не разжевывая и не пробуя на вкус. Ты умная женщина, Валечка, у тебя, безусловно, имеются в наличии мозги и способность рассуждать. Но хватает этих мозгов и рассуждений только для того, чтобы поступать так, как ты поступаешь. То есть, используя своего любовника-разведчика, потерявшего голову и плюнувшего на свою карьеру, раздобыть крепкие документы, сделать жуткий грим, чтобы до невозможности изменить внешность, и скрыться там, где тебя, скорее всего, никто искать не будет и где ждет твой также скрывающийся от начальства любовник. Для этой цели Французская Гвиана — прекрасное место. Забытый Богом утолок Южной Америки, сплошные тропические леса, место ссылки для самых отпетых головорезов и минимум пятнадцать авиарейсов в день в соседнюю Бразилию, которая, собственно, и является конечной целью твоего бегства. Ты знаешь, что тебя ищут. Те, кто тебя ищет, знают, что тебе это известно, а потому ждут от тебя именно тех шагов, которые ты предпринимаешь. В твою сторону будут коситься, кокетливо подмигивать или изображать на лице крайнюю степень брезгливости… Ты будешь чувствовать себя ужасно, омерзительно, не в своей тарелке. Повсюду — в самолете, на улицах, в кафе к тебе начнут клеиться мужчины всех возрастов и предлагать все мыслимые блага жизни — от венчания в римском соборе Святого Петра до тридцати пяти долларов за час любви в номере мотеля… И любой, — запомни, Валя! — любой может оказаться именно тем человеком, которого мы ждем, ради которого и пошли на весь этот карнавал. Если он тебя раскусит, Валя, если этот человек поймет, что на самом деле движет твоей новой внешностью, твоими перемещениями, я не поставлю и цента за твою красивую головку. Тебе просто не дадут времени сделать и сказать то, чему я тебя учила. Но если ты сыграешь точно, если ты постоянно будешь ЕСТЕСТВЕННОЙ, то получишь шанс. И чем дольше ты продержишься, тем больше у тебя будет шансов выжить и победить…»

Очевидно, Паулина и в самом деле владела некоей тайной, секретом чудодейственного рецепта вколачивания в чужие мозги необходимой информации. Я помнила все ее наставления так, словно учила их с детства, с первого класса, когда, совершенно не вдумываясь в смысл, зазубривала строки «Я помню город Петроград в семнадцатом году…». Но что толку от этой пусть даже фундаментальной, но все-таки теории, если на практике я чувствовала себя просто ужасно?

Совсем незначительное просветление на душе от предстоящих перемен, атмосферы дальней дороги и появления хоть чего-то принципиально нового в моем беспросветном бытии абсолютно бесперспективной советской изгнанницы мгновенно испарилось и улетучилось куда-то наверх, под диковинные аэропортовские плафоны, стоило только мне освободиться от опеки Паулины и остаться наедине со своей ручной кладью и невеселыми мыслями в секции тридцать семь. Конечно, я могла и дальше, как та самая несчастная лошадь, натуралистически изображенная на плакате в женской консультации, методично убивать себя никотином, стараясь при этом не думать о зловещем предупреждении Минздрава СССР о том, что «курящая женщина кончает раком»; могла полностью раствориться в чувственных воспоминаниях, представляя руку Юджина на своей щеке, плечах, не думая при этом куда, а главное, на сколько, так таинственно исчез любимый человек; могла вообще плюнуть на все это советско-американское детектив-шоу, ринуться очертя голову в расположенный напротив тридцать седьмой секции бар и вылить в себя разом грамм четыреста водки, чтобы рухнуть без памяти там же, у стойки, и, очнувшись в каком-нибудь американском медвытрезвителе, потребовать у санитаров срочной встречи с советским послом или ангелом смерти, что, в принципе, было одно и то же…

Но что бы это мне дало?

Выход из лабиринта, в котором я окончательно заплутала? Или ответ на вопросы, которые, подобно уксусной эссенции, терзали и жгли меня изнутри? Почему, с какой стати я должна становиться мадам Жозефиной Сават, подданной великой Французской республики, и стремиться не в мытищинскую коммуналку, где в полной непонятке о судьбе единственной дочери тихо, никого не призывая на помощь, наверняка отходит в мир иной моя мама, а в какую-то Богом забытую далекую Кайенну, на побережье Атлантического океана, где никому до меня нет никакого дела? Кроме тех людей-нелюдей, которые рано или поздно обязательно ДОЛЖНЫ узнать в размалеванной кукле с французским паспортом беглую журналистку Валентину Мальцеву, увезти ее на какую-нибудь роскошную виллу или в покрытый плесенью и мраком подвал, дать для профилактики по зубам тыльной стороной жесткой, натренированной ладони и заорать под ослепительный блеск бьющих в глаза рефлекторов: «А ну, сука, рассказывай, как ты…»

«…Повторяю! — вдруг отчетливо донесся до меня шелестящий по-французски женский голос информатора.