— Познакомься, Паулина, — пророкотал Уолш, — это и есть наша гостья, мисс Валентина Мальцева, о которой я тебе так много рассказал.

Женщина встала, обошла стол и протянула мне руку:

— Здравствуйте, Валя.

— Здравствуйте, — ответила я, чувствуя, что происходит нечто несуразное. Мне понадобилась ровно секунда, чтобы сообразить: женщина разговаривала со мной по-русски.

Мое замешательство было настолько очевидным, что Паулина улыбнулась и положила мне обе руки на плечи:

— Чему вы так удивились? По происхождению я русская. Правда, воспитывалась не в России, но, благодаря родителям, сумела сохранить язык. Как видите, все очень просто. Впрочем, мы еще успеем об этом поговорить…

— Дамы, к столу! — потребовал Уолш. — Или, чтобы заглушить аппетит, я возьмусь за сигару и тогда уж точно испорчу всем прекрасный обед…

Обед прошел в почти ненарушаемой тишине. Все, казалось, были поглощены действительно прекрасно приготовленными блюдами. Я же, чувствуя себя не в своей тарелке, молчала. Мои мысли витали где-то далеко от лазаньи и чудесного легкого вина, которое то и дело подливал мне Уолш. «И за это ты тоже заплатишь, Валентина, — как-то отстраненно, словно меня все эти размышления и вовсе не касались, ворчала я про себя, не очень убедительно ковыряясь в живописном салате. — Мне вынесли очередной оправдательный приговор и теперь будут думать только о том, как использовать меня с максимальной эффективностью. Как это говорил Витяня? Неотработанный ресурс, кажется. Точно! Я — не до конца отработанный ресурс. Все как в пионерском лагере: поели, ребятки? А теперь — все на трудовой десант! Поможем нашим колхозникам собрать богатый урожай и засыпать его в закрома Родины! Юджина нет — он здесь явно лишний. Что они придумали? Что им нужно от меня на этот раз?..»

В ходе этой молчаливой трапезы мне удалось как следует разглядеть Паулину. Определить ее возраст было непросто. Скорее всего, Паулине было лет 65–70. Впрочем, разобраться в этих нюансах могла только женщина. Ее неестественно гладкое, без единой морщины, по-девичьи чистое лицо красноречиво свидетельствовало о том, на что способна пластическая лицевая хирургия в развитой капиталистической стране. Паулина была абсолютно седой, но как раз седина и подчеркивала ее внешнюю моложавость. Эффект был удивительный, я только потом поняла, в чем, собственно, заключен фокус: на фоне белых волос особенно выразительно смотрелись глаза этой женщины — черные, чуть удлиненные к вискам и какие- то пронзительные, проникающие. Паулина источала ощутимую энергию, на нее все время хотелось смотреть, любое слово, реплика, оброненные ею во время нашего обеда, неизменно вызывали внимание.

Совсем некстати вспомнилась моя незабвенная подруга, которая всегда очень остро чувствовала надвигающуюся опасность — какой-то особенный подвид интуиции. Она заранее, еще до того, как вскрывала конверт, точно знала, приятным будет письмо или печальным. Она невзлюбила моего интимного друга-редактора еще когда мы только переживали с ним упоительный период взаимного увлечения, с цветами, спонтанными, незапланированными встречами где попало и без упоминаний времени, когда заканчивается заседание бюро и надо расходиться по домам. Ее резюме было убийственным: «Тебе с ним не просыпаться!» — сказала она как-то. Как в воду смотрела. Только одного не учла моя многоопытная подруга — что ему, бедненькому, теперь уже вообще ни с кем не проснуться…

Я вдруг представила, что моя подруга сидит здесь, за этим столом, и вместе со мной наблюдает за Паулиной, изучает ее, как это могут делать только бабы — въедливо, придирчиво, до оттенка помады на губах, до тональности крема на лице, до крохотной заусеницы на пальце… Я настолько унеслась в прошлое, что увидела свою подругу с убийственной, а от того тоскливой, очевидностью: с погасшей сигаретой, прилипшей к верхней губе, в одной комбинации, раскладывающей на своем колченогом столе один и тот же пасьянс.