|
Итак, что я собираюсь сделать? Передать рукопись заморскому парламентарию. Но что, собственно, в этом плохого? Я читала — нормальная антисоветчина, причем довольно талантливая. Так КГБ за такие задания Гонкуровскую премию вручать надо. Значит, где-то здесь скрыт подвох. А я — маленький винтик со стальной, лишенной мозгов шляпкой, какая-то деталь в пружине непонятной игры. Ясно, что Андропов и его команда что-то замыслили, а меня используют в качестве подставки. Что же они замыслили? Если я разберусь в этом, то смогу что-нибудь придумать, выкрутиться, а уж потом, разыграв дурочку, каковой они меня, видимо, и считают, вернусь в Москву с чувством глубокого удовлетворения. «Казнить нельзя помиловать», — вспомнила я пример без знаков препинания и подумала, что все не так уж страшно. А если взять и честно пойти к этому Телевано, сознаться во всем, отдать рукопись, и пусть он сам ломает свою интеллектуальную башку?..
— Стоило мне на минуту вздремнуть, как вы вновь окунулись в свои проблемы… — Гескин потянулся и взглянул на свой «Роллекс». — Через три часа приземляемся. — Вы часто летаете, барон? — Всю жизнь. — И ни разу ваш самолет не терпел аварию при посадке? — Какие странные мысли, Валя! Нет, конечно. — К сожалению, мой тоже…
14 Буэнос-Айрес. Гостиница «Плаза»
2 декабря 1977 года Гостиница «Плаза», куда нас с бароном привез на оливковом «мерседесе» один из распорядителей симпозиума, располагалась на авениде Флорида, в самом центре Буэнос-Айреса. — Открытие — завтра в десять, — сказал на прощанье распорядитель, молодой симпатичный парень с алым тюльпаном в петлице приталенного зеленого пиджака. — В «Плазе» живут практически все участники симпозиума. Автобус будет подан в половине десятого. Будьте так любезны, господа, не опаздывайте… Гескин выглядел уверенно и импозантно. По-хозяйски оглядевшись в гигантском мраморном холле, он пожал мне руку и сказал: — Валя, я даю вам ровно полтора часа. А затем мы поедем в одно потрясающее местечко, где я намерен угостить вас самым экзотическим обедом в мире. Не отказывайтесь, помните, что вы — советская журналистка и вам просто необходимо знать нравы буржуазного общества. Хотя бы для того, чтобы убедительнее рассказывать своему читателю, как оно разлагается изнутри… Мальчик в красной ливрее и кокетливо сдвинутой набок шапочке, очень похожей на турецкую феску, торжественно проводил меня до двери номера 1921, открыл дверь ключом и сказал на хорошем английском: — Располагайтесь, мэм… Номер был прекрасен: просторная гостиная с изящной современной мебелью, ошеломительная ванная, небольшая спальня, в центре которой на постаменте возвышалась почти квадратная кровать, застланная шелковым покрывалом. Я осторожно села на краешек, почувствовала вдруг всю тяжесть навалившихся на меня испытаний, сбросила туфли и рухнула навзничь на постель, широко раскинув руки. На потолке я увидела симпатичную, хорошо сложенную даму во цвете лет с разметавшимися светлыми волосами. Если еще убрать тени под глазами и глубокую складку на высоком лбу, то ее вполне можно было бы назвать эффектной и даже красивой. Потом до меня дошло, что это я сама: в потолок было вмонтировано огромное зеркало. «Где же ты, мой ласковый и продажный друг? — подумала я о своем редакторе. — Если бы не ряд новых обстоятельств, нам было бы весьма недурно здесь, на этой царской кровати. Я ведь знаю, почему ты осчастливил меня своим постоянством, почему мы кочевали с тобой из постели в постель почти шесть долгих лет: я никогда не признавалась тебе в любви, не предъявляла претензий, не спрашивала шепотом: „А что потом?. |
