Рой рассмеялся бы, если в не был так слаб. Эти четыре картины он купил сам и повесил на стену. В рамах были спрятаны деньги. Пятьдесят две тысячи долларов наличными.

Он пробормотал в ответ, что снял первую попавшуюся квартиру и это лучшее, что он мог себе позволить. В конце концов, он всего лишь коммивояжер, и…

– Об этом тоже надо поговорить, – перебила Лилли. – В Лос-Анджелесе ты уже четыре года, и все это время торгуешь орешками? Думаешь, я поверю? Это же прикрытие! Эта дыра – твое прикрытие! Ты – кидала, и не говори, что нет, потому что я вижу тебя насквозь!

– Лилли… – Его слабый голос, кажется, доносился откуда-то издалека. – Лилли, не лезь не в свое дело…

Она помолчала, пытаясь переварить услышанное, осознать, что этот незнакомец – ее сын. Потом сказала просящим тоном:

– Не нужно этого делать, Рой. У тебя гораздо больше возможностей, больше, чем было у меня… Ты ведь знаешь, что бывает с людьми, Рой. Я…

Его глаза были закрыты. Это означало, что ей следует либо замолчать, либо убраться. Выдавив из себя улыбку, она сказала, что не будет больше ворчать.

– А почему ты еще в кровати, сынок? Ты болен?

– Нет, – пробормотал он. – Просто…

Она подошла к краю постели. Робко положила ладонь на его лоб и тут же в испуге отдернула.

– Рой, ты же холодный как лед!

Она включила лампу, и мягкий свет залил подушки. Он услышал еще один сдавленный крик.

– Рой, что случилось? Ты белый как простыня!

– Да ничего, я просто… – Его губы медленно шевелились. – Не беспокойся, Лилли.

Внезапно ему стало страшно. Он знал, что умирает, хотя и не понимал, откуда к нему пришло это знание. И вместе с жутким страхом смерти пришла невыносимая тоска. Никому нет до него дела, никто не утолит его тоску. Рядом нет никого, с кем можно было бы ее разделить.

Всего лишь смерть, Рой? О чем это ты?

Они же не съедят тебя? Могут убить, но ведь не съедят.

– Нет, – всхлипнул он, пытаясь преодолеть тяжелую дремоту. – Не смейся надо мной… я…

– Я не смеюсь! Не смеюсь, дорогой мой! Послушай, Рой! – Она сильно сжала его руки. – Ты действительно не болен. Лихорадки нет… У тебя где-то болит? Тебя кто-нибудь ударил?

У него ничего не болело. С тех пор, как его ударили. Но…

– Ударили, – пробормотал он. – Три дня назад.

– Три дня назад? Как? Куда ударили? Подожди, подожди секунду! Твоя мама сейчас кое-куда позвонит…

В рекордные для «Гровенор-Карлтон» сроки она вышла на внешнюю линию. Она говорила по телефону, и голос ее постоянно срывался.

– Доктор, это Лилли Диллон. Я работаю на балтиморскую компанию «Джастес Эмьюзмент»… Что? А ну-ка немедленно изменить тон! И не говорите, что никогда обо мне не слышали! Может, лучше вам позвонит сам Бобо Джастес?.. Вот и отлично. Теперь посмотрим, как быстро вы сюда прискачете.

Она швырнула трубку и повернулась к Рою.

Явился доктор, он запыхался и выглядел немного мрачно; однако, увидев Лилли, позабыл об уязвленном самолюбии:

– Извините, если был груб с вами, миссис Диллон. Только не говорите мне, что этот здоровяк ваш сын!

– Не важно. – Лилли оборвала его льстивое замечание. – Помогите ему. Ему, кажется, очень плохо.

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим.

Он прошел мимо нее, глядя на бледного мужчину, лежащего в постели.