— Соедините меня со Смольным. Алло? Лев Давидович? Да, мы победили! Да, я в Зимнем! Как слышите?!Министры арестованы! Переносите наш штаб сюда. Сегодня у нас праздник, да, непременно, завтра и отпразднуем. Да, несомненно. Да, жду! И он, бросив трубку на рычаги телефона, звонко и радостно рассмеялся.

Леонид Шнеерзон вместе со всеми переезжал в Смольный. В этой суматохе он еле успел передать зашифрованное послание Лёне Сракану, который, надев матросскую форму, важно ходил по Смольному, изображая из себя революционного матроса.

Эта форма очень ему шла, гармонируя с аккуратными чёрными усиками и живыми глазами, горящими ярким огнём революционного энтузиазма. Ленточки на бескозырке блистали надписями «Аврора», а увешанная оружием фигура внушала уважение и нежелание лишний раз перечить и вступать в перепалку.

Переехав в Зимний дворец и обосновавшись в нём, на следующий день Шнеерзон, выйдя из здания поздно вечером, увидел знакомого матроса и вопросительно посмотрел на него. Тот мигнул глазами и отвернулся.

Лёня всё понял, вернувшись во дворец, он напросился у Троцкого, который был уже изрядно навеселе, на убытие в Смольный за какими-то бумагами и вскоре вышел из Зимнего в сопровождении двух латышских стрелков. Вслед ему неслись радостные крики, гвалт людских голосов, приветственные тосты и звон серебряных бокалов, позаимствованных из найденных сервизов.

Быстрым шагом он дошёл до Смольного и, войдя внутрь, поднялся на второй этаж. Для проформы осмотревшись, он тут же спустился вниз и вышел через чёрный ход, заметив за собой тень человека. Сделав несколько шагов вперёд, позади, из темноты он услышал удар, а потом тихий, еле слышный стон. Человек, следивший за ним, вздрогнул, на его губах забулькала кровь, выплёскиваясь из тела, и уже мертвым он опустился на сырую после дождя землю.

— Бегом, — коротко сказал появившийся Сракан, и они припустили рысцой до автомобиля, ожидающего за соседним зданием. Захлопнув двери и усевшись на мягкие сиденья, машина понесла их по Петрограду. Предъявляя революционным патрулям непонятные бумажки, они вырулили к порту и вскоре оказались на борту американского парохода, где и разместились в уютных каютах, отбросив как свои сомнения, так и всё, испытанное ими раньше.

В это время в Зимнем дворце празднование победы над сверженным Временным правительством шло полным ходом. На многочисленных люстрах горели огромные свечи, заливая всё вокруг трепетным светом, жались по углам жалкие тени, спали латышские стрелки и революционные матросы, с чувством исполненного долга, золотом в карманах и дорогим коньяком в животе. Вокруг царил беспорядок и грязь, в китайские фарфоровые вазы нагадили, приняв их за ночные горшки, на покрытом драгоценным паркетом полу были видны смачные зелёно-жёлтые плевки. Пахло мочой, фекалиями и застарелым потом.

И, тем не менее, дух свободы парил по длинным красивым коридорам дворца. Всё было отрадно и вдохновенно, пока стены дворца вдруг не пошатнулись от сильного взрыва, который зародился глубоко внизу, в его подвалах. Мощные фугасы, подорванные с помощью часового механизма, заставили сложиться стены Зимнего дворца.

Величественные колонны, поддерживающие портик здания, стали рушиться и ломаться, как спички, под весом и грузом обстоятельств взрыва. Пыль, каменная и кирпичная крошка взмыли вверх, чтобы, разносясь попутным ветром, распространиться на километры вокруг. Вековая пыль стремительно рассыпающегося здания покрыла всю дворцовую площадь тонким белесо-красным слоем.

Творчество и гордость архитектора Растрелли практически перестало существовать, похоронив под своими стремительно разрушенными стенами кучку людей, возомнивших себя вершителями судеб страны, для которой они ничего не сделали и не стремились сделать, кроме как разрушить, а затем…

А затем, как показало будущее, строили другие, но так и не смогли достроить, потому как, надо учиться, учиться, и ещё раз учиться, как говорил Владимир Ильич Ленин, но это уже совсем другая история.