Мы были совершенно лишены гордыни в советском понимании этого слова — никто и в мыслях не имел становиться «личностью», поскольку это подразумевает жизнь в коллективе и по законам коллектива, что нам не импонировало. Один человек в пустыне — личность он или не личность? Он просто человек — две руки, две ноги и всё остальное. Только в коллективе, где чётко определены законы поведения, человек может стать так называемой «личностью». Законы коллектива здесь даже важнее, чем сам коллектив, ведь в сообществе, где нет чётко определённых канонов и каждый действует по собственному усмотрению, каждый представитель коллектива является личностью, не похожей на других. В советском же коллективе, да и не только в советском, а, скажем так, в современном, «личность» — это особа, добившаяся максимальных результатов, действуя по законам коллектива. И здесь нет исключений — я ведь говорю не о законах государства, а о более глубоких законах коллектива, и те, что нарушает даже государственные законы, всё равно остаётся в рамках, заданных жизнью, в коллективе. Писатель, диссидент, рабочий, музыкант — это всё чётко заданные маршруты, по которым люди идут к достижению статуса «личности». Мы же были никто. Слова «панк» или «битник» здесь можно использовать чисто условно, просто чтобы было понятно, о ком в данный момент идёт речь. За этими словами ничего не стоит, они ничего не значат. Мы сегодня могли одеться так, завтра — иначе, отрастить волосы, сбрить их наголо, играть хард-рок или панк, слушать Донну Саммер или «Кинг Кримзон» — в пустыне, которую мы создавали вокруг себя, отсутствовало понятие «мода».

Заходили мы иногда и к Гене Зайцеву — я уже упоминал это имя. Гена был главным ленинградским хиппи, и в его квартире (вернее — квартирах. Гена был одержим обменом жилплощади — он хотел жить в центре и с каждым годом всё ближе и ближе к нему подбирался) было много интересного: кипы фотографий разных хипповых тусовок, горы самиздата, полки, заставленные альбомами с различной музыкальной информацией, книги, пластинки и прочие атрибуты независимого молодого человека. С Геной я познакомился на пластиночном «толчке» и одно время бывал у него довольно часто — меня интересовало всё новое, а о хиппи я знал очень мало. Цой тоже порой захаживал со мной к Гене, но относился к его убеждениям скептически, как и я через некоторое время стал к ним относиться. Всё-таки хиппи — это было чёткое сообщество, всё тот же коллектив с какой-то своей иерархией, своими законами, со своим специальным языком, который сейчас ошибочно называют слэнгом. А какой же это слэнг — просто искажённые английские слова, и только, которые, будучи произнесены правильно по-английски, означают то же самое, что и на хипповском слэнге. Хиппи нам быстро надоели, но с Геной у нас остались хорошие приятельские отношения, не затрагивающие его идеологию. Он знал практически всех ленинградских музыкантов, сам время от времени устраивал концерты, знал все последние рок-новости, и у нас всегда было о чём поговорить. И мы говорили, гуляли, бродили по городу, радовались солнцу, снегу, весне, осени, лету, траве, домам вокруг, друг другу — радовались почти всему. А на то, что не радовало, просто не обращали внимания.

Зима подошла к концу, я всю весну прорепетировал с Пашей Крусановым в его группе «Абзац», где игралось нечто аквариумоподобное, а Цой написал несколько новых песен, в том числе «Бездельника №1»:

Глава 5

Лето — золотая пора для битничества.