— Пошли ко мне в гости на Фонтанку — тут рядом, — пригласил он нас. Мы спросили у неизвестного, кто ещё приглашён, и выяснили, что Костя Хацкилевич, так звали этого симпатичного мужика, ждёт только нас и группу Давыдова.

Веселье у Кости по размаху ничуть не уступало московским аналогичным мероприятия, и мы «оттягивались в полный рост», как любил говорить тогда Майк. Витька с Давыдовым оттягивались на правах руководителей с большей силой и скоро мирно уснули на диванчике, а я и Гриня, гитарист и певец дружественного нам коллектива, ещё долго бродили по большой Костиной квартире, ходили за вином и отдыхали по-нашему, по-битнически…

Запись альбома продолжалась с переменным успехом. То у Тропилло в студии была какая-нибудь комиссия, то мы не могли отпроситься со своих табельных мест, то ещё что-нибудь мешало. Однажды Витьке пришлось даже съездить на овощебазу вместо Тропилло, а Андрей в это время записывал мои гитарные соло, Севину виолончель и Дюшину флейту на песню «Мои друзья». Борис поиграл на металлофоне в «Солнечных днях» и «Алюминиевых огурцах» — милейшей песенке, написанной Витькой после «трудового семестра» — работы в колхозе вместе с сокурсниками по училищу. Он говорил, что под дождём, на раскисшем грязью поле огурцы, которые будущим художникам приказано было собирать, имели вид совершенно неорганических предметов — холодные, серые, скользкие, тяжёлые штуки, алюминиевые огурцы. Вся песня была весёлой абсурдной игрой слов, не больше, правда, абсурдней, чем многое из того, что приходилось делать тогда Витьке, мне, Марьяше и нашим друзьям…

Тропилло продолжал медитировать, экспериментировать и вдруг сыграл чудесное, трепетное, наивное соло на блок-флейте в сольном Витькином номере «Я посадил дерево». Наш звукорежиссёр продолжал удивлять нас всё больше и больше. Он походил на какого-то рок-пророка: высказывал совершенно независимые суждения абсолютно обо всем, строил категоричные прогнозы — и, что странно, все они со временем сбылись или сбываются, и был постоянно окружён учениками. Когда количество учеников становилось больше двух, Андрей начинал переправлять их Борису, который обучал юных последователей жизненной школы Тропилло игре на гитаре.

В период записи нашего альбома как раз один из таких неприкаянных учеников находился в метании между Б.Г. и Тропилло и присутствовал на каждой сессии звукозаписи «Кино». Иногда Борис освобождался от работы над нашим звуком на пять или десять минут и тогда сразу же садился в уголок с учеником и показывал ему пару новых аккордов на гитаре, услышав же, что мы с Витькой начали репетировать новую песню, бежал снова к нам, отфутболив ученика к Тропилло, который сажал его за пульт и начинал терпеливо объяснять на примере нашей записи, какие ручки и в какой момент нужно крутить. Ученик этот был очень старательный, добросовестный и, как нам показалось, совсем юный отрок, толстенький, кругленький, очень вежливый и восторженный. Звали ученика Алёша Вишня.

Вишня, как я понимаю, стал нашим вторым официальным фаном. Но, в отличие от агрессивного звериного восторга Владика Шебашова, он полюбил Витькины песни чистой, романтической, первой юношеской любовью. Лешка Вишня зазывал нас к себе в гости и зазвал наконец — жил он совсем рядом со студией. Дома у нового поклонника группы «Кино», который вскоре стал настоящим нашим другом, было очень уютно и свободно — у Вишни стоял отличный бытовой магнитофон со сквозным каналом, а также кучи разных примочек, пультов и пультиков, колонок и колоночек, микрофонов, гитар и дудочек — Вишня собирал у себя домашнюю студию и собрал в конце концов с помощью Тропилло и собственной энергии.