– Были б силы, взяла бы одного, – бестактно вставила Наташа прямо в лицо парню, обмахивая толстое потное лицо под розовой шляпой розовым кружевным платком.

Она не могла признать, что сил не было не физических, а душевных. У рублевских сил вообще еле хватало на самих себя. Видимо, поселившие их туда близкие так порезвились на воровском Олимпе, что тяжелая тень заслоняла солнце всему генеалогическому древу.

Ольга один раз играла с Наташей в благотворительность. Наташин сын списал десять компьютеров, и мамаша решилась облагодетельствовать сирот. По ее просьбе Ольга нашла приют и попросила свою дочь перевезти половину этого, как потом оказалось, технического антиквариата.

А потом Наташа уехала в Карловы Вары и два месяца не могла дать команду своему водителю, чтобы довез до сирот вторую половину. И Ольга краснела перед приютским начальством и детьми за «благотворительную неопрятность» приятельницы.

Еще была история с яблоками. Сад у Наташи был засыпан яблоками в три слоя, она предложила Ольге забрать. Ольга рассказала своей дочке, дочка дала объявление в Интернете, на него откликнулась детдомовская волонтерка.

После этого Наташа начала «болеть, быть занятой, передумывать», и Ольга потратила столько времени на то, чтобы волонтерка смогла поехать с Наташиным водителем и собрать для сирот два мешка яблок, что лучше бы купила их за свои деньги.

Она видела эгоистичную, толстую, пафосную, расфуфыренную Наташу без прикрас, но находила ей место в своем сердце. Наташа чем-то неуловимым напоминала ей собственную мать. То ли «выученной беспомощностью», то ли трогательностью странного свойства, которую не ухватишь словами.

Ольгу даже не раздражали ни банальности, которые Наташа говорила чаще, чем все остальное, ни то, как она старалась выглядеть влюбчивой постаревшей девочкой. Вот и сейчас она, как девочка-младшеклассница, влюбилась в свою подружку и наперсницу Ингу.

Инга была известным кардиохирургом и успешно потрошила «вип-сердца». Эдакая статуэтка без возраста: выглядела на тридцать пять, но давным-давно защитила докторскую. Веселая, миловидная, с легкой азиатской раскосинкой, от которой так млеет сильный пол.

Однако мужские сердца принадлежали Инге только до выписки из реанимационного отделения. И по жизни она была мать-одиночка на вечной охоте. Ольга искренне не понимала, как можно быть не замужем с такой шикарной внешностью.

– Смотри, смотри, вон моя сестра Дашка! – дернула Наташа за руку Ольгу. – Посмотри, как выпендрилась в жару в свое любимое черное!

Через ряд кресел монументально стояла объемная Даша в черно-серебряной хламиде и почти такой же, как у Наташи, шляпе, только черной. Если бы сестры оказались рядом, то выглядели бы как негатив и позитив или как черно-белые фишки домино.

– Смотри, возле нее Галька Упырева крутится! – пожаловалась Наташа. – А ведь всю жизнь была моей подругой! Дашка хочет отнять у меня все: дом, детей, подруг, этот фестиваль! Я знала, что она поедет, и поехала из принципа!

– Почему хочет отнять?

– Ей кажется, что она заслужила в этой жизни все, а я – ничего! Она и в детстве так считала и все у меня отнимала. А сейчас, видимо, с годами впадает в детство! – грустно предположила Наташа.

– Благородные синьоры, объявили посадку! Вы рискуете опоздать на итальянский карнавал? – протрубил над ними голос народного артиста Шиковского. – «На карнавал не глядите в щелку. Не забывайте вдевать в иголку красного шелку, красного шелку…»

– Какая прелесть! – бросилась к нему Наташа. – Это ваша новая роль?

– Это из Марины Ивановны. «Червонный валет», – хмыкнул крепенький, лысоватый Шиковский, подкручивая виртуальные усы.