Особенно когда боль постоянно вытягивает все силы, сводя на нет всю физическую энергию.

Мне случается почувствовать страх как нечто отдельное от меня.

Я замечаю, что могу наблюдать, как за чем-то посторонним, за своей тоской при мысли о предстоящем — когда я вдруг перестану дышать. Возможно, смерть — это похожее состояние.

Наша врач, ну, эта женщина, как же ее зовут, Серхио еще все время говорит, что она нимфоманка… Черт, пять секунд назад я помнил ее имя, а теперь забыл. Так вот, она сказала мне: «Лучше не думать абстрактно о смерти и о страхе. Когда постоянно думаешь о чем-то, чего постичь не можешь, иммунитет падает до нуля».

Я делаю так, как меня научила эта докторша: когда я понимаю, что нахожусь во власти страха, то начинаю считать от ста до нуля, вычитая каждый раз по семь. Заодно я тренирую свои серые клетки: 100, 93, 86, 79, 72, 65, 58, 51, 44, 37, 30, 23, 16, 9, 2… Только вот за последние два месяца мне ни разу не удалось досчитать до конца. Я путаюсь где-то посередине и начинаю считать с начала или засыпаю в районе пятидесяти.

Когда я проснулся, я лежал в задней части микроавтобуса, и меня то и дело подбрасывало. А, понятно, я еду в Майами. Это та любезная японка, появившаяся вчера.

Интересно, где мы сейчас находимся и сколько времени уже едем? Не имею представления.

Может, мы выехали минуту назад, а может, едем уже часов двадцать.

Я привстал. Неплохо себя чувствую. Нет этого озноба, мучающего меня иногда, от которого кровь стынет в жилах; нет холодного пота и, главное, нет боли. Я посмотрел в окошко: шел дождь, и я почти не увидел зелени. Деревья вдоль автострады голые, совсем черные. Увидел знак, извещавший: «Нью-Джерси». Значит, мы только выехали из Нью-Йорка.

Японка смотрит на меня в зеркало заднего вида. Она ведет машину довольно медленно, делает все возможное, чтобы меня не слишком трясло.

— Можно с тобой поговорить?

Это я ее спросил. Мы в первый раз остались с ней наедине.

— Конечно. Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо. Ты говоришь по-испански?

— Ни слова не знаю, к сожалению.

У нее приятный голос. Впервые я могу рассмотреть ее с близкого расстояния и замечаю, что у нее правильные черты лица. Разговаривая с ней, чувствую стыд за свое уродство.

— Как, говоришь, тебя зовут?

— Киоко.

— Ки, Ки…

— КИ-О-КО.

Произнося по слогам свое имя, девушка пристально на меня посмотрела. Похоже, она меня знает, должно быть, путает с кем-то.

— Я больше не владею своим языком, как мне хочется, вот, посмотри-ка.

Я высунул язык. Мне было стыдно, но раз уж нам предстоит вместе ехать до Майами, лучше, чтобы она знала, с кем имеет дело. Мой язык покрыт местами чем-то вроде белой плесени. Эти участки лишены чувствительности. Когда я говорю, это доставляет мне очень неприятные ощущения. Мне трудно выговорить «Киоко». Когда я любой ценой пытаюсь произнести слова, которые мне трудно даются, я начинаю нервничать. С начала моего заболевания я со страшной скоростью терял разные способности, но более всего пострадали внимание, способность концентрироваться и терпение; они упали до нуля.

— Посмотри, у меня на языке белые пятна в виде карты, они мешают мне говорить. —

Я задумываюсь, не могу ли я называть девушку другим именем. Без сомнения, это очень невежливо с моей стороны. Если она рассердится, я почувствую себя совсем беспомощным.

— Э, если можно, я хотел бы… Нет, это невозможно, это будет невежливо.

— Что?

— Да нет, ничего.

— Ну скажи.

— Э, я не знал, что японцы такие любезные.

— Ты это хотел сказать?

— Нет, послушай, можно называть тебя Еленой?

— Еленой?!

Она слегка повысила голос, я вздрогнул.