— А кто такой этот Хосе Фернандо Кортес?

— Танцор, — ответила Киоко,

Не знаю почему, но мне подумалось: что-то тут неладно. Сочетание испанского имени и профессии танцора показалось мне зловещим. В конечном итоге мои предчувствия оказались верными. Плохие предчувствия всегда оказываются верными.

Дом находился на углу, несколько в стороне от невзрачного жилого квартала в Квинсе.

Он выглядел чуть лучше, чем исправительный дом или благотворительное учреждение вроде

«Редхук» в Бруклине. Хотя трущобой его не назовешь. В Нью-Йорке и трущоб-то уже не осталось. Часть Бронкса — вот практически и все.

Во всяком случае, мало кто по своей воле стал бы жить в том месте, где я припарковал свой лимузин. Обычно средний класс как чумы боится этих кварталов, где на каждом углу находится пиццерия, обслуживающая по талонам социальной помощи безработных. Детей вокруг было мало, и это меня успокоило. В таких бедных кварталах большой черный лимузин — прекрасный объект для ненависти и мелкого хулиганства детворы. Я сам в детстве был таким же. Киоко, похоже, удивилась, что ее Хосе мог жить в таком месте. Я испытывал легкое беспокойство: обстановка не навевала мечты о счастливой встрече после долгой разлуки.

Мы вышли из машины и уже направились ко входу, когда одно из окон распахнулось и в проеме показался истощенный, странно одетый субъект. Увидев нас, он закричал: «Заходите скорее, я вас ждал». У него был зловещий вид, к тому же он оказался больным СПИДом.

— Он, должно быть, знает, в какой квартире живет Хосе, — сказала Киоко и поспешила войти в дом.

Я не хотел вмешиваться в то, что меня не касается, но все-таки предупредил Киоко. Я отлично знаю, что ВИЧ-инфекция не передается просто так, но все же сказал ей:

— Не вздумай подавать ему руку, слышишь?

На входной двери висела табличка, извещавшая о том, что в этом доме администрация Нью-Йорка по низким ценам сдает квартиры молодым творческим работникам. Дешевая акриловая табличка, покрытая флуоресцентной краской. В шелесте ветра, казалось, был слышен шепот обитателей дома: мы все творческие люди…

Худого субъекта, одетого в странное подобие японского кимоно, звали Дэвид, и он оказался художником. Комната, в которой он жил, была завалена картинами. Ни о чем нас не спросив, он сразу принялся объяснять, что прижимает бумагу к надгробным надписям на памятниках знаменитым людям; Энди Уорхолу, Дженис Джоплин, Джимми Хендриксу. Потом натирает ее красками, чтобы надпись проступила. Затем раскрашивает, и получаются такие вот картины. Все стены его комнаты были густо завешаны полотнами с именами ушедших знаменитостей. Ни мне, ни Киоко совершенно не были интересны эти работы. Какая-то неоформленная, хаотичная энергия исходила от этих картин, и, в довершение всего, Дэвид безостановочно кашлял, что усиливало во мне тревожное чувство. Каждый его вдох прерывался кашлем, и между этими приступами кашля он торопливо говорил. Я знал, что вирус не передается ни по воздуху, ни через слюну, но все равно чувствовал дискомфорт от присутствия истощенного СПИДом больного, который беспрестанно кашлял в полуметре от моего лица.

Дэвид продолжал свой монолог. Он принял нас, меня и Киоко, за торговцев, пришедших купить его работы. Я не знаю, как выглядят скупщики картин, но, да мой взгляд, вряд ли они похожи на нас. Они наверняка не носят курток, купленных за семьдесят девять долларов.