— Начинается омертвение, и тогда неизбежна ампутация, — продолжала девица в летах.

— Ампутация, — эхом отозвалась содержательница меблированных комнат.

— Да-с, ампутация, — сказала девица в летах и вонзила резец в свой искромсанный орнамент.

— Ну вот, — сказала девица в веснушках. — По-моему, хорошо. Не слишком туго, вы уверены?

— Ни капельки, — сказал Киппс.

Он встретился взглядом с мисс Уолшингем и улыбнулся: вот видите, раны, боль — мне все нипочем.

— Это ж просто царапина, — прибавил он.

Тут возле них очутилась девица в летах.

— Надо было промыть рану, милочка, — сказала она. — Я как раз говорила мисс Коллис… — Она сквозь очки уставилась на повязку. — Вы перевязали не по правилам, — заметила она неодобрительно. — Вам следовало бы прослушать курс первой помощи. Но, видно, Придется обойтись этим. Вам очень больно?

— Ни капельки, — ответил Киппс и улыбнулся им всем, точно бывалый солдат в госпитале.

— Ну, конечно, это очень больно, — сказала мисс Уолшингем.

— Во всяком случае, вы очень терпеливый пациент, — сказала девица в веснушках.

Мистер Киппс зарделся.

— Одно нехорошо — окно я разбил, — сказал он. — Да кто ж его знал, что оно так разобьется!

Наступило молчание.

— Боюсь, вы сегодня уже не сможете резать, — нарушила его мисс Уолшингем.

— Я попробую, — сказал Киппс. — Мне правда не больно, тут и толковать не о чем.

Рукой, перевязанной платком мисс Уолшингем, Киппс героически резал по дереву. Немного погодя она подошла к нему. Впервые она смотрела на него с интересом.

— Боюсь, сегодня дело у вас подвигается медленно, — сказала она.

Девица в веснушках подняла глаза от своей работы и внимательно посмотрела на мисс Уолшингем.

— А все-таки помаленьку движется, — сказал Киппс. — Мне нельзя терять время. У нашего брата свободного времени в обрез.

В этом «у нашего брата» молодые особы почувствовали истинную скромность. Им открылось что-то новое и неожиданное в этом тихом пареньке; мисс Уолшингем рискнула похвалить его работу и спросила, думает ли он продолжать занятия в дальнейшем. Киппс сам еще толком не знал, мало ли как все обернется, но если на будущую зиму он останется в Фолкстоне, он непременно будет продолжать. В ту минуту мисс Уолшингем не пришло в голову спросить, почему его занятия искусством зависят от пребывания в Фолкстоне. Так они говорили, и беседа оборвалась не сразу, даже когда в класс вошел мистер Честер Филин. И лишь когда она наконец иссякла, Киппс понял, какую неоценимую услугу оказала ему порезанная рука…

В ту ночь он снова и снова перебирал в уме весь разговор, смаковал одни слова, по двадцать раз мысленно возвращался к другим, сочинял фразы, которые мог бы сказать мисс Уолшингем, фразы, в которых более или менее ясно мог бы выразить, как он ею восхищается. Пожалуй, пусть бы даже его рука немножко омертвела — может быть, тогда мисс Уолшингем им заинтересуется, или уж пускай рана поскорей заживет — тогда сразу станет видно, какое у него отличное здоровье…

Подружки обсудили его со всех сторон, и девица в веснушках обнаружила в нем какую-то особую задумчивость. Они нашли в нем «прирожденную деликатность», и девица в веснушках решила его опекать. Эта девятнадцатилетняя, умненькая, доброжелательная особа, движимая материнским инстинктом, опекала Киппса с куда большей охотой, нежели резала по дереву.