С той поры он навеки зарекся не только от этой дряни, но даже от водки. Когда Кирилл всё же попытался понять, что с ним случилось и где он находится, то, прислушавшись к своим ощущениям, вскоре сообразил, что лежит на спине на чём-то твёрдом, чуть ли не каменном, но тёплом, а левая рука по-прежнему прижимает к груди сумку. А ещё его очень смущали странные шумы вокруг и запахи.
Пахло, к его полному удивлению, отнюдь не больничным покоем, как того следовало бы ожидать, а наоборот, свежей травой, горячей дорожной пылью, крепким духом конского пота и конским же навозом. Все эти запахи тотчас болезненно отозвались в его сознании, так как опять напомнили ему о Чечне и её горных дорогах. Удивительно, но рядом с собой он явственно слышал перестук конских подкованных копыт, лошадиное всхрапывание и ржание, также наводившие на него грустные воспоминания о событиях трёхгодичной давности, когда он, вчерашний студент МГИМО, в каких-то несколько недель, внезапно, стал снайпером, да, не где-то, а в сводном отряде спецназа ВДВ, хотя и не прошел перед этим не то что учебки, а даже паршивого курса молодого бойца и был брошен наравне с обстрелянными бойцами в горы. Тоску, невольно накатившую на Кирилла, тотчас прогнал громкий, весёлый голос. Кто-то строго приказал:
— Калюта, а ну-ка погляди, что это за фрукт, который свалился чуть ли не под копыта моего Фрегата.
Вслед за этим послышалось недовольное ворчание и кто-то с сердитым сопением грузно спрыгнул с коня на дорогу, громко звякнув металлом по камню, а потом затопал тяжелыми, пахнущими дёгтем сапожищами чуть ли не над ухом Кирилла. Сопение усилилось, послышался скрип кожи и ему в лицо ударило чьё-то тёплое дыхание, пополам с сильным запахом чеснока и лёгкого перегара. Жесткие, сильные пальцы взяли его за подбородок и повернули голову, склонившуюся к плечу, прямо. Затем Калюта громким басом доложил своему молодому и весёлому командиру:
— Милорд, это какой-то очень странный тип. Лицо красивое и волосы длинные, чистые. Пахнет от него хорошо, а в левом ухе золотая серьга, как у благородного господина. — Кирилл остался доволен его ответом и подумал: — "Ещё бы от меня плохо пахло. Одеколон «Армани», это тебе не какой-то там паршивый «Шипр». Калюта же продолжил доклад — А вот морда небрита, милорд, и одет он, словно шут из балагана бродячих циркачей, да, и башмаки у него, право слово, самые что ни на есть шутовские.
Кирилл мысленно огрызнулся: — "Сам ты шут гороховый, Калюта несчастный, раз считаешь костюм "Леви Страус" и кроссовки «Найки» шутовским нарядом". Однако, увы, но огрызнуться он смог только мысленно, так как по-прежнему не мог ни пошевелиться, ни даже вздохнуть толком.
Калюту вместо него строго одернул какой-то милорд с весёлым звонким голосом, пославший осмотреть его, который насмешливым голосом прикрикнул:
— Ты не очень-то болтай хулительные слова о благородных господах, Калюта, а доложи честь по чести, кто это лежит перед нами на дороге. Благородный рыцарь, какой-нибудь придворный щеголь или того паче, могущественный маг из далёкой страны.
Из этого замечания Кирилл тотчас сделал вывод, что тот парень, которого Калюта назвал милордом, уважал рыцарей, не очень-то жаловал придворных и с опаской относился к магам. Калюту же это, в общем-то не такое уж и резкое, замечание почему-то обидело и он возмущенно завопил во весь свой богатырский голос:
— Ваша светлость, вы ещё спросите у меня, чего это их благородие валяется на дороге и дышит едва-едва. Над нами тут в последнее время кто только не летает на крылатых лодках и постоянно у этих раззяв что-нибудь на землю падает. Так порой и подмывает стрельнуть по ним из триструна зажигательной стрелой. Две недели назад, аккурат в день святого Бонифация, в Лепёхах с крылатой лодки какой-то пьяный маг свалился. Прямо на навозную кучу. |