«Поднебесный мир — это только сила вещей и ничего более. Сила вещей — это соотношение важного и неважного. Когда вещь достигает предела, уже невозможно повернуть назад. Но тот, кто знает, что достигнут предел, может дать обратный ход. Однако же силу возвратного движения нужно постигать заблаговременно…».

Мудрость в китайском понимании как раз потому и предстаёт недейство-ванием, что она всегда представляет собой «противотечение» по отношению к видимым действиям. Речь идёт о логике самой практики — неформализу-емой, связывающей воедино субъективное и объективное, сознательное и бессознательное, свободу и заданность действия. Впрочем, понятие «возвращения» у Чжоу Дуньи имеет и ещё одно измерение: оно указывает на возможность постоянного возвращения истины (Великого Пути) в мир. То, что в человеческом мире кажется движением возвратным, в свете безначального и бесконечного круговорота Пути предстаёт движением поступательным.

Спустя пять веков после Чжоу Дуньи идею «возвратного» действия силы вещей подробно объяснил учёный Ван Тинсян:

«Перемены в Поднебесной всегда проистекают из того, что не поддаётся пониманию, — писал Ван Тинсян. — Силу вещей в мире невозможно распознать из-за постепенно накапливающейся силы привычки. По прошествии многих лет в устоях жизни возникает односторонность, но нужно уметь прозревать грядущее по предваряющим его признакам и благодаря этому ловить в событиях возвратное движение. В противном случае невозможно будет продлить существование государства». Мудрого, заключает Ван Тинсян, отличает «духовное чувствование первичного импульса» событий.

В XVII веке учёный Ван Фучжи обосновывал нераздельность истины, или «принципа вещей» (ли) и «силы вещей»: и то и другое действует непроизвольно и представляет «таковость» существования. «Сила вещей», по Ван Фучжи, есть «то, чему можно только следовать и нельзя идти наперекор»: «когда следуют силе вещей, тогда торжествует истина», «следовать неизбежной силе вещей и есть всеобщий принцип».

Таким образом, понятие «силы вещей» имеет прежде всего прагматический смысл, но это прагматика духовного рода: она превосходит расчёт и предполагает интуицию целостности бытия, «одного тела» Пути. Действие же этой силы есть именно символическое (без)действие, на-следование Изначальному, поскольку оно всегда направлено к средоточию бытия и опознаётся как глубинное противотечение жизни. Такая сила придаёт действиям внутреннюю завершённость и сама реализуется только в потоке событий…

Условия стратегического действия

Китайская концепция стратегии, относившаяся по понятным причинам прежде всего к войне, совершенно исключает упование на удачу, неожиданный случай или «милость фортуны», и её основоположники не находят никакого удовольствия в сопутствующей такому упованию чувственной экзальтации. Они ищут стратегию без риска, хотя и не основанную на расчёте, и делают ставку на знание законов войны. Надёжность и эффективность этого знания, в их представлении, обусловлены мерой его детализации, ибо властвует тот, кто лучше других не просто разделяет, но и различает. Древние китайцы, подобно Мишелю Фуко, уподобляли знание рассекающему мечу.

У Сунь-цзы именно «понимание» (чжи) является главным достоинством полководца. Однако это знание, о котором ведёт речь Сунь-цзы, коренным образом отличается от знания теоретического и инструментального, то есть знания отвлечённого и общепонятного, основывающегося на логических процедурах и формальных правилах.