|
Эти сокровища могли бы вызвать чарующие улыбки на устах красавиц, уста которых сомкнуты теперь!.. Эти сокровища могли бы породить живой, одуряющий, ошеломляющий азарт – перед глазами людей запрыгали бы карты и кости!.. Эти сокровища – ведь это дивное оперное пение! Это стройный оркестр! Это замки, дворцы, роскошные тенистые парки, сады! Это суда под сводами белых парусов, несущих их как крылья чайку!.. И все это лежит там, как в гробу, глубоко под землей, и глупые, нелепые деревья вырастают над этими богатствами и шелестят своей листвой, греясь на солнце из года в год. А клад все лежит, где лежал, и никому нет пользы от него… Нет! Одна мысль об этом может привести человека в бешенство! – докончил доктор.
– Ведь это же только богатства, – сказал Жан-Мари, – только деньги; они наделали бы много зла, я уверен.
– Глупости! – горячо воскликнул Депрэ. – Пустая философия! Оно, конечно, все это прекрасно, все эти рассуждения о вреде и зле богатств, я не спорю, но в данном случае они совершенно неуместны. В сущности, это вовсе не «только деньги», как ты говоришь, эти сосуды – дивные произведения искусства! Это старинная чеканная работа, художественная работа! Ты рассуждаешь как ребенок! Меня раздражает твоя привычка повторять ни к селу, ни к городу мои слова без всякого смысла и толка, точно попугай!
– Ну, да ведь нам нет никакого дела до этого клада, – примирительно сказал мальчик.
В этот момент они выехали на большую дорогу. Одноколка застучала по камням шоссе, и этот стук после мягкой лесной дороги, почти совершенно бесшумной, в связи с раздражением доктора заставил его замолчать. Тем временем одноколка продолжала катиться вперед, и высокие деревья леса постепенно уходили в даль, как будто безмолвно смотрели вслед проезжим, точно у них было что-то на уме. Миновав Квадрилатераль, они вскоре въехали в Франшар. Здесь они оставили свою одноколку и лошадь в одиноко стоящей маленькой гостинице, а сами пошли бродить около развалин. Все ущелье густо заросло вереском, и каменные глыбы скал и стройные березы особенно резко выделялись на этом фоне, освещенные ярким солнцем. Непрерывное жужжание пчел над цветами вереска располагало ко сну. Жан-Мари опустился на траву и, удобно расположившись под кустом, решил вздремнуть, тогда как доктор оживленно ходил взад и вперед, круто поворачиваясь и зорким глазом отыскивал интересные для него экземпляры лекарственных трав. Голова мальчика слегка склонилась на грудь, глаза сомкнулись, руки бессильно упали на колени, он задремал. Вдруг раздавшийся вблизи его внезапный крик заставил его разом вскочить на ноги. Это был странный, пронзительный, но короткий возглас, как будто оборвавшийся на половине звук. Звук этот мгновенно замер, и кругом снова воцарилась полная тишина, как будто ее никто не прерывал. Жан-Мари даже не узнал в этом возгласе голоса доктора Депрэ, но так как во всей ложбине не было живой души, кроме них, то было ясно, что этот возглас издал не кто иной, как доктор. Мальчик оглянулся вправо и влево и увидел наконец доктора Депрэ, стоявшего в нише, образуемой двумя каменными глыбами; он как будто искал глазами своего спутника, сам бледный как полотно.
– Змея? – воскликнул Жан-Мари, кинувшись к нему. – Змея? Она вас укусила? – Но вместо ответа доктор, тяжело ступая, с трудом выбрался из ниши и молча пошел навстречу мальчику, которого он, подойдя, грубо схватил за плечо.
– Я его нашел! – громко выкрикнул он задыхающимся голосом.
– Какое-нибудь редкое растение? – спросил Жан-Мари.
На это Депрэ неестественно громко расхохотался; скалы подхватили этот смех, и эхо передразнило доктора. |
