— Прелесть какая, — холодно прокомментировала мама. — Не было и нет.

Я опять спустился к соседям, снова разбудил их и отдал им ключ. А потом подошел к сорок первой квартире и позвонил. Конечно, никто мне не открыл. Но почему же горел свет?

Вскоре я забыл об этой истории, потому что встали другие проблемы: нам раздали в школе дневники с годовыми оценками.

— Прелесть какая, — обреченно сказала мама, разглядывая наши отметки. И позвала папу.

В трудную минуту мама всегда звала папу. Но толку от этого было мало. Папу мы не боялись, он воспитывал нас по телефону и был достаточно тактичным человеком, чтобы, придя вечером с работы, не поднимать нас с постелей для порки, о чем он всегда в качестве предупреждения обещал нам за завтраком.

Наш папа очень занятой человек. Он работает чиновником. И очень гордится своей работой. Он любит повторять, что чиновники занимают первое место по инфарктам среди людей других профессий. Папа так гордо говорит об этом, что Алешка очень долго был уверен, что инфаркт — это своего рода награда, вроде премии или почетной грамоты. Когда он был маленьким, он даже посочувствовал папе: «Скорее бы ты получил инфаркт» — и привел в ужас маму своим бессердечием. Но я не думаю, что у папы может случиться инфаркт. Потому что он занимается спортом. Первого января каждого года. В этот день он еще и бросает курить. А со второго января мы стараемся не шуметь и не попадаться ему на глаза, пока мама, покрасив губы и ресницы, не пойдет покупать ему сигареты.

«У нас крайне нервная, стрессовая работа», — говорит папа. И он прав. Он действительно очень нервный. Однажды мы потеряли мышку, которую Лешка взял из школьного зоопарка, чтобы подрессировать немного или обучить английскому языку, не помню уже. Ну а папа ее нашел случайно. В своем ботинке. Он так при этом разнервничался, что разбил головой плафон в прихожей, а ботинком — стекло в кухонной двери. Мама сказала, что даже в молодости, когда папа ухаживал за ней, он не прыгал так высоко и точно. Он ужасно нервный.

И вот мама позвала его смотреть наши дневники. А сама пошла за валерьянкой. Папа разнервничался и сказал, что мы совершенно отбились от рук, стали неуправляемыми, совсем не думаем о родителях, которые замучены детьми, магазинами, работой и общественной деятельностью, что мы не моем посуду и не пылесосим квартиру и что теперь до самого отъезда на дачу мы будем сидеть дома и заниматься. Иначе достойными членами общества мы никогда не станем, а вырастут из нас такие разбойники, которые опозорят своих родителей, родной дом и родную школу…

Папа ужасно разнервничался. Мне даже стало немного жалко его. Ну что из-за пустяков расстраиваться? Я сделал вид, что очень переживаю, и шепнул Лешке два слова: «баклажанная икра». Он тут же тяжело задышал, и его глаза наполнились слезами.

Дело в том, что он у нас самый травмоопасный член семьи. Как начал в самом раннем детстве падать с кровати, так до сих пор не может остановиться и падает и с кровати, и со стульев, и со шведской стенки, даже однажды с вагонной полки упал. А сколько раз он попадал ногой в спицы, когда я его катал на багажнике велосипеда! Его кусают все кусачие — собаки и кошки, пчелы и осы, даже Костя Музейник, его друг по детскому саду, — и почему-то в самые больные и неудобные места. Однажды он грыз сушку и ухитрился повернуть ее так, что она застряла поперек рта, между верхними и нижними зубами. Папе пришлось раскусывать ее плоскогубцами. Я никогда не верил, что человек может среди бела дня врезаться головой в дерево, пока не увидел собственными глазами. Алешка, бедный, всегда в синяках, царапинах и укусах, а на лбу очередная шишка. И все потому, что он все время задумывается и мечтает.