|
Через десять секунд рука Роя, точно паук, брошенный в кипяток, плясала и лихорадочно сновала, судорожно набрасывая воспоминания. Мгновение назад блокнот был пуст. И вот уже чудовище — не все, но большая его часть — оказалось там! — Черт! — прошептал Рой и отшвырнул карандаш. Я посмотрел на ширму с восточным орнаментом, затем на набросок. То, что я увидел, смахивало на полупозитивный-полунегативный снимок промелькнувшего перед нашими глазами страшилища. Теперь, когда чудовище скрылось из виду и метрдотель за ширмой принимал заказ, я не мог оторвать взгляда от рисунка Роя. — Почти все, — прошептал Рой. — Но не совсем. Поиски закончены, юнга. — Нет. — Да. Я отчего-то вскочил. — Спокойной ночи. — Ты куда? — опешил Рой. — Домой. — Ну и как ты думаешь добираться? Час трястись в автобусе? Сядь. Рука Роя бегала по блокноту. — Перестань, — сказал я. Это было все равно что выстрелить ему в лицо. — И это после стольких недель ожидания? К черту! Что это с тобой? — Я выхожу из игры. — Я тоже. Думаешь, мне все это нравится? — Он задумался над своими словами. — Ладно, пусть мне будет плохо, но сперва я разберусь с этим. Он сделал рисунок еще кошмарнее, выделяя самые страшные черты. — Ну как? — Вот теперь мне действительно страшно. — Думаешь, он выскочит из-за ширмы и схватит тебя? — Точно! — Садись и ешь свой салат. Знаешь, как говорит Хичкок: когда главный художник закончил с декорациями, фильм состоялся. Наш фильм состоялся. Это — его завершение. Дело в шляпе. — Но отчего мне так стыдно? — Я тяжело опустился обратно на стул и не мог уже смотреть в Роев блокнот. — Потому что ты не он, а он не ты. Благодари Бога и цени каждое проявление Его милости. Что, если я порву все это и мы уйдем? Сколько еще месяцев нам понадобится, чтобы найти что-то столь же печальное и страшное? Я с трудом проглотил комок в горле. — Вечность. — То-то. Другого такого вечера не будет. Так что сиди спокойно, ешь и жди. — Я подожду, но спокойно сидеть не смогу, и мне будет очень грустно. Рой посмотрел на меня в упор. — Видишь эти глаза? — Да. — Что ты в них видишь? — Слезы. — Значит, я переживаю не меньше твоего, но ничего не могу с собой поделать. Остынь. Выпей. Он подлил еще шампанского. — Какая гадость, — сказал я. Рой рисовал, и лицо ясно проявлялось на бумаге. Лицо на стадии полного разложения, словно его жилец — разум, обитавший под этой оболочкой, — сбежал, уплыл за тысячи миль и теперь безвозвратно тонет. Если под этой плотью и были кости, их давно разметало на части, и, воссоединившись, они обрели какие-то жучиные очертания — чужие фасады, замаскированные под руины. Если и был под этими костями разум, прячущийся в расселинах сетчатки и слуховых каналов, то он отчаянно заявлял о себе через вращающиеся белки глаз. Однако, как только нам принесли еду и налили шампанского, мы с Роем застыли от ужаса: из-за ширмы раздались взрывы невероятного хохота, гулко отражавшиеся от стен. Сперва женщина не смеялась в ответ, но затем, по прошествии часа, ее негромкий смех звучал почти наравне с хохотом мужчины. Но если его смех звучал чисто, как колокол, то ее хихиканье было почти истеричным. |
