Роджер Желязны. Кладбище сердца
Они танцевали:
- на Балу Столетия, на Балу Тысячелетия, на Балу Балов, - в своей и во всеобщей реальности, - и он желал сокрушить ее, разорвать на части...
Мур не видел павильона, через который они двигались в танце, не смотрел на скользящие вокруг сотни безликих теней. Он не обращал внимания на цветные светящиеся шары, плывущие на высоте в качестве почетного эскорта.
Он замечал присутствие этих вещей, - но не было нужды и заботы вдыхать дикий аромат вечнозеленого рождественского символа, что медленно вращался в центре на разукрашенном пьедестале, роняя пожаробезопасные иголки и блестки традиций шесть дней спустя после ритуала.
Все эти вещи были просчитаны и отставлены, вобраны внутрь и разложены по полочкам...
Оставалось несколько минут до наступления Двухтысячного.
Леота (урожденная Лилит <Демон женского пола, любовными чарами соблазняющий мужчин - из которых первым оказался Адам после своего изгнания из Рая.>) трепетала в изгибе его руки, как послушная стрела, пока он размышлял - переломить ее или послать в полет (он только не знал куда), чтобы сломить ее волю, чтобы изгнать самадхи (или близорукость, или что там еще) из ее серо-зеленых глаз. Время от времени, раз за разом, она наклонялась к нему и что-то шептала по-французски - на языке, которого он еще не знал. Он танцевал неумело, но она безупречно угадывала его движения, и он почти ощущал, как она читает мысли в его голове.
Было хуже всего, когда она склонялась к его уху и ее дыхание касалось шеи, обволакивало и прокрадывалось под пиджак, как невидимая инфекция. Тогда он бормотал - "C'est vrai" <В самом деле (фр.).>, или "Дьявол!", или то и другое сразу, его руки стремились смять ее невинную белизну (оттененную чернотой кружев), и она снова превращалась в стрелу. Но она с ним танцевала - а это, бесспорно, был шаг вперед в сравнении с его прошлым годом /ее вчерашним днем.
До Двухтысячного оставались секунды.
Наконец...
Музыка рассыпалась на отдельные звуки - и снова взлетела фонтаном, когда шары засияли светом дня. Минувших дней любовь, - напомнили ему, - не стоит с ней шутить.
Он чуть не рассмеялся, но через секунду свет погас, и его внимание переключилось.
Рядом с ним, рядом с каждым в зале, негромкий голос провозгласил:
- Двухтысячный наступил. С Новым годом!
Он стиснул ее в объятиях.
Никто не вспоминал о Таймс-Сквер. Толпа, запрудившая эту площадь, наблюдала все подробности Бала на специальном экране размером с футбольное поле. В этот самый момент тысячи зрителей жадно разглядывали бальные пары, плывущие в полумраке. У Мура мелькнула мысль, что ведь сейчас, наверное, их собственные фигуры маячат за океаном над этой переполненной чашкой Петри.
Достаточно вспомнить, кто его партнерша!
Его не заботит их смех. Он зашел уже слишком далеко.
- Я люблю вас, - сказал он безмолвно. (Он часто обращался к ней про себя, стараясь угадать ответ, - это немного утешало.) Огни снова замелькали, как светляки, и музыка напомнила о старой любви. Цветная метель из тысяч разбившихся радуг окутала танцующих; спирали серпантина извивались в лучах света и таяли, не касаясь плеч; китайские воздушные змеи проплывали над головой, их драконьи морды с ухмылкой возвышались над праздничным ураганом.
Они снова танцевали, и снова, как и год назад, он попросил:
- Посидим наедине хоть минутку?
Она подавила зевок.
|
