Внутри морга стерильно и неприятно пахло. Стены и пол коридора были упакованы в белый с желтизной кафель. Чернели дерматином двери. Грибову стало дурно, он прижал к носу ворот пальто. Приметил, что дальняя дверь приоткрыта. Оттуда доносились приглушенные и веселые голоса.

Грибов пошел по коридору, стесняясь гулкого эха сапог, осторожно заглянул в кабинет и обнаружил пожилого врача в распахнутом халате и полицейского. Оба пялились в монитор ноутбука, что-то разглядывая.

— А вот и вы! — сказал врач, черные волосы которого выглядели как дрянной парик. — Кое-кто вас тут заждался! Получите, так сказать, и распишитесь.

— Врачебные шутки. Не обращайте внимания, — вставил полицейский. — Ваша жена предупредила, что подъедете. Приносим соболезнования и все такое.

Грибов угрюмо кивнул. Больше его заботило, что домой приедет не раньше десяти вечера, а завтра с утра на работу. Еще надо успеть принять ванну, поужинать, добить отчет, который кровь из носу завтра с утра должен улететь к начальнику на стол, а еще бы неплохо футбол посмотреть краем глаза, «Барселона — Боруссия». Столько дел, а он стоит тут, как идиот, в каком-то зачуханном морге, решает вопросы, совершенно ему неинтересные. Ради чего?

Кругом суета. Тишины бы.

Врач провел Грибова через кабинет в другой коридор (кафель, синий пол под ногами, желтые лампы), словно уводил в глубины страшного и нескончаемого кошмара. Пахло здесь еще омерзительней. Грибов неосознанно втянул голову в плечи, а руки засунул в карманы. Становилось, вдобавок, холоднее.

— Ещё раз примите соболезнования, — сказал врач, не оборачиваясь. — Хорошая женщина была.

— А вы её знали?

— Многие её знали. Помогала людям в мелочах. Кому животных вылечит, кого от сглаза уведёт. Моей внучке болезнь вылечила… Я сам врач, вы же понимаете, но, когда никто на ноги поднять не может, а Зоя Эльдаровна подняла, тут без вопросов в любое чудо поверю.

— Какое чудо? — не понял Грибов. — Вы о чём?

Врач толкнул плечом какую-то дверь, выпуская в коридор яркий белый свет, и предложил Грибову зайти первым.

За дверью оказалось небольшое помещение без окон (снова кругом кафель!), вдоль стен которого стояли большие холодильники стального цвета. Мерно гудели кондиционеры. В одном углу в ряд выстроилось три умывальника — раковины какого-то неестественно молочного цвета — а в центре помещения на двух каталках лежали нагие и мертвые теща и тесть, то есть, стало быть, Глеб Семеныч и Зоя Эльдаровна.

— Вы, наверное, давно не общались с тёщей, раз ничего о ней не знаете, — произнёс врач. — Плохо это. Родственные связи надо беречь. Я вот с внучкой теперь каждый день вижусь.

Грибов сглотнул, ощущая сладковатый привкус в горле. Перед глазами поплыло, и он облокотился о дверной косяк, чтобы не упасть. Ликер ударил в голову.

— А разве на опознании не должно быть ещё и полицейских, я не знаю. Или как-то прикрыть их… ну, чтоб одни лица…

— Оставьте эти формальности, — отмахнулся врач. — Оно вам надо? Американских фильмов, блин, насмотрелись. Я вам даже больше скажу — уже все давно опознаны. Говорю же, Зою Эльдаровну много кто знал. Чего же тут непонятного? А вы здесь, чтобы я спокойно галочку поставил и домой пошел. Бюрократия.

Грибов сглотнул еще раз. Мимолетом подумал, что надо было привезти сюда Надю. Это же её мама, так вот пусть и любовалась бы. А то как дочь в Шишково на лето везти — это Грибов; по телефону перед бабушкой оправдываться — тоже он; труп, значит, смотреть — куда же без мужа.