|
Он сдернул снайперку с плеча, положил на камни. И пошел к Лехе, хлопая себя по карманам. То, что искал, нашлось в заднем кармане. Монтировка. Вороненая, почти черная – но расплющенный край без краски. Блестящий край плющенной стали… Нет! Нет! Нет! Леха дернулся в сторону, и камни под боком врезались в тело, на мир накатила волна боли, разбив все мысли. Мелькнуло лицо немца… Монтировка – в живот, разрывая рану, только начавшую затягиваться. Немец рванул ее вбок, поглубже. Провернул, цепляя шкуру, – и потянул, свежуя Леху заживо. Без суеты, без спешки, без особых эмоций… Весь остаток дня в небе ревело – то тише, то громче, то почти затихая и снова возвращаясь… Уцелевший немец добрался до схрона и поднял вертолет. Барражировал по ту сторону стены, отгоняя вторую волну охотников за схроном. Потом добрались трое остальных немцев, в свеженьких аватарах. Подняли второй вертолет, третий… То один, то другой взлетал, крутился над долиной. Вдоль стены – по ту сторону, патрулируя подступы из пустыни. Остальные разгружали схрон. Дно озерца раскрылось, как цветок, и по лепесткам‑пандусам немцы выводили на берег все новые джипы, вытаскивали ящики с патронами, гранатометы, стопки бронежилетов, выкатывали бочки с топливом… Леха лежал между валунами, забившись в закуток. Просто лежал, глядел на расходящиеся тучи, на камни… И пытался унять ярость, душившую изнутри. Все‑таки предал! Предал!!! Хотелось выскочить, найти этого мелкого шибздика, и… Ярость жгла изнутри, душила, но Леха лежал. Просто лежал и ждал. Во‑первых, не догнать его здесь, в долине, на этой предательской щебенке. А во‑вторых – бесполезно. Ну, врежешь один раз рогом… И что дальше? А вот от чего будет польза… Но это не сейчас. Потому что все надо делать вовремя. А сейчас – просто лежать, тише воды ниже травы. Немцы больше не трогали. Пока им хватает забот со схроном. Это все надо разгрузить, охранять от других, потом договориться о продаже, устроить встречи. Про них можно забыть – пока. Жажда накатит нескоро, до нее почти сутки: крови сегодня не пил, но игроков за этот день перебил столько, что даже по минимальной ставке насытился до предела. Про жажду тоже можно пока забыть… Тучи рассасывались, проступала синева. Гремело у озер, где немцы все разгружали схрон. Волнами накатывало тарахтение вертолета, кружащего по ту сторону стены… И наваливалась дремота. Тяжелая, мутная. Перебродившая смесь всех последних дней, полных суеты, тревог, надежды – и… И того, чем все кончилось. Ну что ж… Что случилось, то случилось. Но по счетам кое‑кто еще заплатит! Леха просто лежал, стискивая зубы от ярости. То проваливался в дремоту, то вдруг оттуда выдергивал рокот вертолета, перевалившего из‑за стены в долину… Сатира сначала не было видно. Потом, когда небо стало темнеть, а верхушки Блиндажного леса наполнились пурпурным светом, отражая далекий закат, сатир появился. Прошелся невдалеке. Потом еще раз, чуть поближе. Так потихоньку‑потихоньку подбирался, как‑то искоса поглядывая. С опаской, что ли… Пришел издеваться? Сатир подбирался все ближе. Наконец вспрыгнул на здоровенный соседний валун, уселся на вершине на корточках – вроде и совсем рядом, а вроде и никак его не достать, если захочется размазать по камням. – Рогатый, ты это… – позвал сатир. Замолчал, сел на валун нормально. Поелозил, не то устраиваясь поудобнее, не то просто собираясь с мыслями. – Не держи зла, в общем. Ну, ты же понимаешь… Я ведь не знал, что все так удачно для нас сложится, что схрон прямо тут будет… – Для нас? – уточнил Леха, криво ухмыляясь. |
