Глава девятнадцатая

Рассказ продавца индульгенций

На углу Вуд-стрит и Чипсайда рос старый-престарый дуб, прозванный «древом Кнута Великого». На его ветвях висело множество амулетов; с их помощью горожане надеялись ублаготворить дерево и взамен получить ценнейший дар долгой жизни. Облюбовавшие дуб лондонские птицы стаями собирались в его кроне. Там они были в безопасности: ни один мальчишка не решался запустить в них камнем или заманить в ловушку. Даже зимой никто не ставил невидимые на снегу силки из конского волоса. Горожане верили, что птахи поют на латыни и греческом, но песни их никогда не длятся дольше молитвы Ave Maria. [17]

В нескольких ярдах от дуба стоял Умбальд из Ардерна, продавец индульгенций из больницы Св. Антония; он также служил квестором, то есть общественным дознавателем, что не было секретом для лондонцев. Но главным его занятием была торговля папскими индульгенциями, освобождавшими от наказания в пламени чистилища и потому очень ценимыми в народе. Кроме индульгенций, Умбальд всегда носил с собой на продажу мощи, бутылочки со святой водой и снадобья от всевозможных недугов. Словом, он был дока по части торговли церковным товаром. Хотя Умбальд годами не посещал святые места, он неизменно ходил в хламиде паломника. В тот день он стоял под дубом в грубом шерстяном одеянии, увешанном маленькими деревянными крестиками. На голове поверх капюшона красовалась большая круглая войлочная шляпа, с ее полей свисали флакончики с елеем, раковины морского гребешка, свинцовые фигурки святых, миниатюрные изображения разных паломнических мест, а также крошечные ключи от Рима. В руке Умбальд сжимал обмотанный красной тканью посох с железным наконечником, на боку висели сумка и миска. В сумке лежала «грамота», дававшая право торговать в этой части города, а также письменное разрешение лечебницы Св. Антония продавать снадобья. К капюшону Умбальда были приторочены колокольчики, сопровождавшие нежным звоном его зазывные крики:

— По значкам на моей шляпе можете убедиться, что я бывал в Риме и Иерусалиме, Кентербери и Компостелле. О, Иерусалим, Иерусалим! Я видел место, где Господа нашего побивали бичами. Оно известно под названием «Тень Бога». И там же, неподалеку, стоят четыре каменные колонны, по которым постоянно точится вода. Так они оплакивают смерть Господа нашего, говорят в народе. После Ноева потопа на Голгофе нашли голову Адама — это знак, что на том же месте надо покупать искупление Адамова греха. Я видел гробницу, в которую Иосиф из Аримафеи, сняв Господа с креста, положил Его тело; люди называют это место середкой мира. Рядом находится колодец, а вода в него поступает из реки, что течет в Раю. О, Иерусалим! Все, кто не способен плакать, учитесь у меня! Наш старый мир идет к последнему концу, век его истекает.

Стоял тридцатый день сентября, накануне прошел праздник святого Михаила Архангела. Лондонцы уже знали, что Генри Болингброк посетил заточенного в Тауэр Ричарда и вынудил его отречься от престола. Одни утверждали, что король отказался от власти под угрозой пыток или смерти, другие уверяли, что он сделал это по доброй воле, чтобы избавить страну от нового кровопролития и войны. Как бы то ни было, Умбальд из Ардерна был намерен извлечь пользу из этого смутного времени.

— Господь не спит, — взывал он. — Когда начнут куриться горы, Вавилону придет конец.

Настоятель церкви Св. Олбана, стоявшей на другом конце Вуд-стрит, даже перешел улицу, чтобы осадить нахала:

— Продавцам индульгенций не положено поучать народ. Они нагло обманывают людей и тем сеют зло!

Умбальд покосился на него:

— Старый дурень. Риза-то у тебя жесткая да тяжелая, а вот речь легковесная, язык без костей. Молчал бы лучше, глядишь, сошел бы за философа. Отвяжись от меня.

Старинная больница Св. Антония на Треднидл-стрит, от которой торговал снадобьями Умбальд, размещалась в давно опустевшей церкви, превращенной в зал с колоннадой; и в нефе, и в проходах рядами стояли кровати.