Старинная больница Св. Антония на Треднидл-стрит, от которой торговал снадобьями Умбальд, размещалась в давно опустевшей церкви, превращенной в зал с колоннадой; и в нефе, и в проходах рядами стояли кровати. В одном конце зала была устроена часовня; трапезная и общая спальня священников располагались в надворных строениях. Жители ближних улиц прозвали заведение «приютом умирающих». Очень верное название, поскольку заботы о душе считались в больнице более важным делом, чем лечение недужного тела. Казна пополнялась главным образом многочисленными дарами от живых и немалыми суммами от усопших, но выручке от торговли индульгенциями здесь тоже были очень рады.

— Ежели ко мне подходит искренне кающийся человек и оплачивает свои прегрешения, я охотно их ему отпущу. Ибо дано мне такое право. — Продавец индульгенций победно помахал пергаментным листом, на котором сразу бросалась в глаза заглавная буква «Я», увитая виноградными лозами, по которым карабкались обезьянки. — Любой, кто раскошелится на семь шиллингов для лечебницы, в награду получит от меня индульгенцию на целых семьсот лет. Это право я получил от самого Папы Римского. — Скатав папскую буллу в трубочку, Умбальд осторожно уложил ее в сумку и вынул оттуда же кусочек кости: — Вот святые мощи, оставшиеся от одиннадцати тысяч кёльнских девственниц. Омойте эту косточку в любом колодце, и вода в нем станет целительной.

Стоявшая рядом торговка пирожками перекрестилась, но Умбальд не обратил на нее ни малейшего внимания; старуха небось сроду тридцати пенсов в глаза не видела, а про шиллинги и говорить нечего.

— Ежели в вашей овце ли, корове ли вдруг заведется червь и скотина начнет пухнуть, напоите ее этой водою, она выздоровеет. Язвы да паршу как рукой снимает.

Несколько прохожих остановились поглазеть на чудесную косточку, но Умбальд сунул ее обратно в холщовую сумку — таким способом он рассчитывал собрать целую толпу любопытных.

Едва он начал новую зазывную речь, как приметил знакомца, — тот перешел улицу и свернул за угол. Умбольд сразу узнал Уильяма Эксмью, помощника настоятеля церкви Сент-Бартоломью, — еще бы, сколько раз монах бывал на празднованиях, которые устраивали лондонские больницы в дни своих святых покровителей. Торговец считал Эксмью личным врагом, потому что именно Эксмью ввел проверку подаяний, которые продавцы индульгенций собирали якобы для своих богоугодных заведений. Он же настоял на введении аккуратного учета собранных денег. И теперь Умбальд был обязан записывать имена всех покупателей индульгенций, тем самым лишаясь возможности прикарманить монетку-другую.

Эксмью остановился на углу Чипсайда. Он явно кого-то поджидал: вертел головой, вглядывался в оба конца улицы, беспрестанно закатывая и вновь опуская рукава рясы. Помощник настоятеля, судя по всему, пришел вовремя. Но глядите-ка, кто явился к нему на условленную встречу! Эмнот Халлинг! Умбальд прекрасно знал в лицо всех мало-мальски известных горожан, и ученого книжника, разумеется, тоже. Про Халлинга поговаривали, будто он занимается черной магией и обращает свое хитроумное искусство против Церкви. Зачем ему понадобилось встречаться с помощником настоятеля?

Умбальд приподнял шляпу в знак прощания с немногочисленными собравшимися зеваками и, пожелав им Господней милости и легкой смерти, неторопливо направился к перекрестку. Остановившись под Древом Кнута, он прислушался.

— Почему ты выбрал для встречи такое открытое место? — прошипел Эксмью, не дожидаясь обычного приветствия «С нами Бог!».

— Здесь никто не обратит на нас внимания, — ответил Эмнот Халлинг. — А мне нужно многое тебе сообщить.

— О чем?

— О некоем Томасе Гантере.