|
Но чем сильней любовь, тем глубже пропасть, в которую она может пасть, чтобы потом опять вознестись в небеса и снова низвергнуться. Бедная Хармиана! Ты – игрушка своей собственной страсти: сейчас ты нежна, как небо на рассвете, но когда ревность терзает твое сердце, становишься жестокой, как море. Так уж мы, женщины, устроены. Скоро, скоро, когда твое горестное бдение кончится, тебе не останется ничего, кроме слез, раскаяния – и воспоминаний. И она ушла. Глава XIV, повествующая о нежной заботе Хармианы; о выздоровлении Гармахиса; об отплытии Клеопатры со свитой в Киликию и о словах Бренна, сказанных Гармахису Клеопатра ушла, и я долго лежал молча, собираясь с силами, чтобы заговорить. Но вот ко мне приблизилась Хармиана, склонилась надо мной, и из ее темных глаз на мою щеку упала тяжелая слеза, как из грозовой тучи падает первая крупная капля дождя. – Ты уходишь от меня, – прошептала она, – ты умираешь, а я не могу за тобой последовать! О Гармахис, с какою радостью я умерла бы, чтобы ты жил! И тут я наконец открыл глаза и слабым, но ясным голосом произнес: – Не надо так горевать, мой дорогой друг, я еще жив. И скажу тебе правду: мне кажется, что я как бы родился заново. Она вскрикнула от радости, ее залитое слезами лицо засияло и сделалось несказанно прекрасным. Мне вспомнилось серое небо в тот печальный час, что отделяет ночь от утра, и первые лучи зари, окрашивающие его румянцем. Прелестное лицо девушки порозовело, потухшие глаза замерцали, точно звезды, сквозь слезы пробилась улыбка счастья, – так вдруг начинают серебриться легкие волны, когда море целуют лучи восходящей луны. – Ты будешь жить! – воскликнула она и бросилась на колени перед моим ложем. – Ты жив, а я то так боялась, что ты умрешь! Ты возвратился ко мне! Ах, что я болтаю! Какое глупое у нас, у женщин, сердце! Это все от долгих ночей у твоего ложа. Нет, нет, тебе нельзя говорить, Гармахис, ты должен сейчас спать, тебе нужен покой! Больше ни одного слова, я запрещаю! Где питье, которое оставил этот длиннобородый невежда? Нет, не надо никакого питья! Засни, Гармахис, засни! – Она присела на полу у моего ложа и опустила на мой лоб свою прохладную ладонь, шепча: – Спи, спи… Когда я пробудился, она по прежнему была рядом со мной, но в окно сочился рассвет. Она сидела, подогнув под себя колени, ее ладонь лежала на моем лбу, головка с рассыпавшимися локонами покоилась на вытянутой руке. – Хармиана, – шепотом позвал я ее, – стало быть, я спал! Она в тот же миг проснулась и с нежностью взглянула на меня. – Да, Гармахис, ты спал. – Сколько же я проспал? – Девять часов. – И все эти долгие девять часов ты провела здесь, возле меня? – Да, но это пустяки, я ведь тоже спала – боялась разбудить тебя, если пошевелюсь. – Иди к себе, отдохни, – попросил я. – Ты так измучилась со мной, мне стыдно. Тебе нужен отдых, Хармиана! – Не беспокойся обо мне, – ответила она, – я велю сейчас рабыне быть неотлучно при тебе и разбудить меня, если тебе что то понадобиться; я лягу спать здесь же, в соседней комнате. А ты отдыхай. – Она хотела подняться, но тело ее так затекло в неудобной позе, что она тут же упала на пол. Не могу описать, каким горьким стыдом наполнилось мое сердце, когда я это увидел. Увы, я в моей великой слабости не мог поднять ее! – Ничего, пустяки, – сказала она, – лежи и не шевелись, у меня просто нога подвернулась. Ой! – Она поднялась и снова упала. – До чего же я неловкая! Это я со сна. Ну вот, все прошло. Сейчас пришлю рабыню. – И она пошла из комнаты, пошатываясь, точно пьяная. Я тут же снова заснул, ибо совсем обессилел. Проснулся уже в полдень и почувствовал неутолимый голод. Хармиана принесла мне еду. |
