– Как хочешь. Мы просто по-разному подходим к людям. Восемь лет Сара жила в нереальном мире монастыря. И чтобы убежать оттуда, убежать от жизни вообще, – а это в наших силах, – создала другой, нереальный мир. Но хуже другое – зачем человек, к жизни совершенно не приспособленный, вдруг хватается за нее? – Он легонько щелкнул Фарли по щеке. – Останемся друзьями?

– Конечно, дурень ты старый.

– Ладно. Если понадоблюсь – звони. Колдунья, да? В этом вся Мария. Чувствует происходящее, не понимая его до конца. Таким даром обладают немногие.

– Может быть, не знаю. Не хочу думать о людях так, как ты мне предлагаешь.

– Я просто реалист. Впрочем, твоя очаровательная колдунья быстро образумится. Особенно если рядом будет такой добрый, простосердечный парень, как ты.

– Когда ты так говоришь, – улыбнулся Фарли, – я чувствую себя панацеей, универсальным пластырем – стоит наклеить себя на чужие болячки, как они затянутся.

– Пожалуй. Ты же мягкий. У тебя в кармане всегда есть бутылочка с молоком человеческой доброты. А потому ты притягиваешь дурных людей. Таких, кто сразу понимает – из тебя можно вытянуть все. Сколько шатающихся на побережье бродяг должны тебе?

– Немало.

– И они не рассчитаются никогда, – усмехнулся Герман. – Не Саре, а тебе надо отречься от мира – запереться в каком-нибудь монастыре. Стать братом Рикардо, освободиться от бродяг и нравственных калек.

– Брысь отсюда, поросенок.

– Ладно, ладно. Называй как хочешь, я не обижусь.

Герман ушел, а Фарли еще поразмышлял о только что услышанном. Он не был настолько глуп, чтобы отрицать многое из сказанного Германом. Но что делать, думал он, если таков твой характер? Был таким, есть и, видимо, будет. А впрочем, стоит ли вообще ломать над этим голову?

Пока не ушла Мария, Сара сидела у себя и лишь потом спустилась к Ричарду. Он лежал на кушетке, читал вчерашнюю «Дейли Телеграф» – ее Мария приносила из деревни каждый день.

Завидев Сару, Ричард поднялся и с улыбкой спросил: «Ну, как дела?»

– Я позвонила в монастырь по телефону наверху.

– И…

– Поговорила с настоятельницей, но недолго. Просто сказала, что жива и не вернусь, что я в надежных руках… извиняюсь за причиненное беспокойство и прочее.

– О ребенке она спросила?

– Нет. Благословила меня, обещала помолиться и все. Да, еще обязалась известить отца, что я жива, и просила написать ему.

– Напишете?

– Нет.

– А, по-моему, надо.

– Я знала, что вы так подумаете, – улыбнулась Сара. – Может быть, попозже и напишу. Но я не лгала, сказав, что ничего для него не значу. Они с матерью разошлись, когда я была еще совсем маленькой. Время от времени он для приличия приезжал и проводил с нами несколько дней.

– Вот, значит, как. – Фарли помолчал немного, вспоминая монолог Германа о Саре и его, Ричарда, чрезмерной добродетельности. Потом, разочарованный собственной мягкотелостью, продолжил:

– Так что же вы собираетесь делать дальше?

– Я хотела попросить у вас разрешения приготовить обед. Хочется вновь стать к плите. Мне всегда нравилось стряпать. А потом… мне бы обзавестись одеждой. Может, я надену платок и сегодня вечером мы проедемся по магазинам… скажем, Альбуфейры или даже Фаро. Правда, придется одолжить у вас деньги – но ненадолго.