Александра вздохнула чуть глубже, откинулась на спинку плетеного стула, расправила плечи. Она переставала стесняться собеседника и теперь могла его разглядеть как следует.

Эдгар Штромм выглядел лет на пятьдесят с небольшим. Почему-то, говоря по телефону, Александра представляла его старше. Квадратное загорелое лицо, зачесанные назад седые, яркие до белизны волосы, маленькие голубые глаза, посаженные близко к переносице и словно слегка на разной высоте… Сухой тонкогубый рот, широкие плечи. Несмотря на прохладу и сырость (всю ночь шел дождь), Штромм снял вельветовый пиджак и бросил его на спинку свободного стула, оставшись в рубашке с короткими рукавами. В нем не было ничего неприятного или тревожащего, и все же Александра не могла избавиться от смутной тревоги. Слишком внезапно этот человек ворвался в ее жизнь.

— Вы москвич? — спросила она, стараясь отвлечься от неприятного ощущения. — Вы жили в этом районе?

— Да, коренной москвич, жил неподалеку, на Пречистенке. — Штромм почему-то хохотнул. — Но это было очень давно. Теперь я гражданин Евросоюза. Живу то в Польше, то в Германии. Собственно, везде живу.

И снова Александру задел его металлический, неискренний смех. «Он что-то скрывает! — думала женщина, следя за тем, как вернувшийся из кафе официант ловко сервирует перед ними завтрак, деликатно, чуть слышно постукивая посудой. — И кажется… нервничает больше, чем я!»

— Да что же мы смотрим на это великолепие, давайте есть! — воскликнул Штромм и взял вилку и нож. — Где я только ни бывал, где ни ел, а все-таки в Москве мне кажется вкуснее всего. Знаете, где родился, там и сгодился.

После этих слов он замолчал и казался целиком поглощенным едой. Александра ела медленно, без особой охоты, хотя была голодна. Дома еды не было, старенький холодильник давно сломался, она питалась всухомятку и от случая к случаю, на ходу. Перспектива вскоре потерять мастерскую, которая была для нее и домом, ввергла художницу в апатию. Она ощущала себя улиткой, лишенной раковины.

— Да! — внезапно громко воскликнул Штромм, и Александра вздрогнула, уронив вилку. — Что касается нашего дела. Я ведь вам ничего не сказал. Дело щекотливое, признаюсь. Пожалуй, даже дело чести.

Александра молча смотрела на него, ожидая продолжения. Штромм размазал вилкой джем по краю тарелки и резко отодвинул ее, словно решившись на что-то.

— Итак, на днях состоится маленький аукцион, — продолжал он. — Янтарь, копалы, люцит, бакелит. Распродается коллекция моего покойного друга. Продает его дочь. У нее сейчас стесненные обстоятельства. Да, собственно… — Штромм сделал паузу. — У Ольги всегда такие обстоятельства. Она не умеет обращаться с деньгами. Это взрослый ребенок.

— Что же требуется от меня? — осведомилась Александра.

— В данный момент — терпение, — шутливым тоном заметил мужчина. — Я пытаюсь донести до вас суть проблемы.

Александра, почувствовав неловкость, замолчала. Перед ней сидел клиент, на данный момент — единственный на горизонте. Экономический кризис не пощадил среду коллекционеров. Продавалась или самая ходовая дешевка, на которой нельзя было заработать, или редкости, которые в самом деле были уникальны, цена на них никогда не падала. Средний слой товара почти не двигался, а именно он кормил перекупщиков вроде Александры. Желающие отреставрировать картину тоже встречались не часто. Эдгар Штромм, кем бы он ни был, казался настоящим подарком судьбы.

— Вам доводилось иметь дело с коллекционерами янтаря и старых пластиков? — спросил Штромм, убедившись, что его внимательно слушают. — Вы говорили, что не знакомы с этой средой.