— А мне кажется, интересует, — тихо сказала она, и нежность ее голоса подействовала на Гая пьяняще и отравляюще одновременно. Прежде чем он успел что-либо сказать, она крепко схватила его голову и страстно приникла к его губам. Исчезло все, осталась теплая влага ее рта, округлость тела, грудь, прижавшаяся к нему. Ее губы имели медовый привкус, от кожи шел сладкий запах парного молока, тело было младенчески мягким и нежным, но в нем пульсировала страсть пробудившейся женственности.

Пожалуй, он позволил этому мгновению затянуться, заняв подчиненную роль в странном и волнующем союзе, сложившемся между ними. Она увлекала его в опасную близость, это был поцелуй, в котором человек тонет, и не имевший ничего общего с теми поцелуями, которые Гай получал от других женщин.

И все же он отшвырнул ее на полку, как прокаженную.

— Ради Христа, Магдален! Какой дьявол вселился в тебя? — он провел рукой по волосам, потом невольно дотронулся до своих подрагивающих губ. Ты же не свободная женщина. Неужели ты способна совершить прелюбодеяние? Это же смертный грех.

— Я люблю тебя, — сказала она просто. — И не считаю, что это грешно. Очень давно, сразу после того, как умерла леди Гвендолин, я сказала тебе, что никогда не выйду замуж за Эдмунда, но ты не пожелал этого слушать.

— Остановись! — его голос дрожал от страха — от страха не совладать со своими прорвавшимися наружу желаниями. — То, что ты говоришь, — безумно. Ты не в своем уме!

Она упрямо покачала головой.

— Вовсе нет. Мне неизвестно, что стряслось с Эдмундом, но не сомневаюсь, если бы он был рядом, я смогла бы сделать так, чтобы он понял меня.

Гай пристально посмотрел на нее. На какое-то мгновение он начал верить, что она и в самом деле сошла с ума.

— Твой муж мертв, — сказал он наконец.

Она посмотрела исподлобья:

— Если ты веришь в это, то мне непонятны твои страхи. В таком случае я ведь свободна! Но Эдмунд жив, я в этом уверена.

Гай, хмуро развернувшись, вышел прочь из каюты, яростно хлопнув дверью. Его гнев был направлен скорее на себя самого, чем на Магдален. Она действовала под влиянием порыва, который он мог бы предугадать или, по крайней мере, остановить. Но он растерялся, он не нашел в себе ни воли, ни сил, чтобы пресечь на корню все ее попытки увлечь его в водоворот страсти. И теперь он отчетливо и не без горечи сознавал, что вынужден будет держаться подальше от нее.

Оруженосец Гая, крепкий, дюжий молодец, вынес Магдален на палубу и уложил в паланкин. По палубе прогуливались служанки. Магдален заметила в отдалении Гая, отдававшего распоряжения парламентским приставам; он так и не взглянул в ее сторону.

В гостинице «Золотой петух» ее уложили в постель в отдельной комнате, окна которой выходили на базарную площадь. На соломенном матрасе квадратной постели уже были постелены белоснежные льняные простыни из сундука с приданым, окна занавешены темно-красными портьерами, почти не пропускавшими света. Пол Марджери, поругавшись с местной прислугой, подмела сама, так что все было бы отлично, если бы не шум и крики — бич постоялого двора.

Комната располагалась прямо над залом для гостей, и через щели рассохшегося пола до Магдален долетали крики и смех, громкое пение. С площади в свою очередь проникал уличный шум: грохот обитых железом колес по булыжной мостовой, крики уличных торговцев, брань поссорившихся по пьяному делу матросов. И кроме того, постоялый двор располагался вплотную к собору, и когда колокола сзывали прихожан на службу, у Магдален голова лопалась от этого трезвона. И еще… жутко разило рыбой!

Магдален послала Эрин, чтобы та попросила лорда де Жерве навестить ее, однако служанка вернулась с ответом, что милорд очень занят.