— И зря. Читайте перед сном «Слона и Моську». Вслух или про себя — без разницы, главное — чтобы прочли.

— И поможет? — улыбнулась Анна, на мгновение переводя взгляд с пустой дороги на своего собеседника.

— Непременно, — уверенно ответил Константин Христофорович. — Главное — проникнуться мудростью.

Расстались как хорошие знакомые, пожелав друг другу успехов и обменявшись номерами мобильных телефонов. На всякий случай. Константин Христофорович улыбнулся на прощанье, интеллигентно закрыл дверь, а не хлопнул ею со всего размаху (тоже, кстати, показатель и немаловажный), сунул в рот сигарету, прикурил, развернувшись спиной к ветру, и заспешил легкой рысью по территории двадцать восьмой больницы к длинному семиэтажному хирургическому корпусу, брату-близнецу корпуса терапевтического. «Бедняга, — посочувствовала Анна, глядя ему вслед. — Живет на работе, к собственной семье в гости приходит. Москвичам в Москве непросто, а приезжим еще хуже. Да еще — ипотека».

Дальше мысли пошли не туда, куда следовало, — вдруг подумалось, что лучше уж к собственной семье в гости, чем совсем без семьи. Приевшийся постулат о том, что все еще впереди вдруг аукнулся цифрой «тридцать два». Детородный возраст все продлевается да продлевается, прогресс. Нынче и сорокапятилетняя роженица не такая уж редкая редкость, но если дотянуть с этим делом до сорока пяти, то ребенок окончит школу, а тебе уже пойдет седьмой десяток. Тут «тридцать два» звучит не очень-то, а «шестьдесят два» — так вообще ужасно. «Это твоя бабушка?». — «Нет, это моя мама»…

Анна уже почти успокоилась, во всяком случае — глаза уже высохли и руки перестали дрожать, когда в окно требовательно постучали. Анна на два пальца приспустила стекло и услышала:

— Ты, чё, совсем того, да? Проезжай давай, здесь тебе не стоянка!

Остановилась она по обыкновению интеллигентно — ни въезд в ворота не перегородила, ни проезжую часть. Непонятно, с чего так рассвирепел пузатый мордач в мятой черной форме охранника.

— А повежливее разве нельзя? — поинтересовалась Анна, включая зажигание.

— Нельзя! — ответил хам. — Проезжай!

Стоял он очень удачно — если резко открыть дверцу, то можно сбить с ног. Но после секундного размышления Анна отказалась от столь радикального воспитательного метода. Вдруг охранник со зла устроит какую-нибудь гадость Константину Христофоровичу? Видел же, скорее всего, кого она привезла.

Поэтому Анна приоткрыла стекло еще немного и вежливо спросила:

— Скажите, пожалуйста, а ваша мама жива?

— Жива, — почти человеческим тоном ответил растерявшийся охранник. — А вы что, с ней знакомы?

— К сожалению, нет, — Анна виновато улыбнулась. — Поэтому вы уж сами передайте ей от меня, что она сделала очень большую ошибку, когда не абортнула вас к чертям собачьим. На свете и без вас хватает говнюков.

И резко, с ревом, рванула с места. Не собиралась, а добилась своего — от неожиданности охранник отскочил, споткнулся и приземлился на пятую точку, жаль, что не в лужу. Странно, но он не потрясал кулаками и ничего не орал вслед Анниной машине, просто сидел и смотрел. Все-таки недаром говорят, что вежливое оскорбление действует сильнее.

От сентиментальной меланхолии не осталось и следа. По-хорошему, следовало бы заехать в ближайший магазин, купить не менее чем литровую бутылку водки и вернуться с ней к охраннику. Отблагодарить человека, так сказать, за подъем настроения. Но вместо этого Анна прибавила газу и включила музыку. Из шестнадцати гигабайт музыки, которая была на флешке, умное устройство выбрало самую подходящую к моменту песню «Доорз»:

Если смотреть на дорогу, не поворачивая головы, то вполне можно представить (вообразить, подумать), что справа на пассажирском сиденье сидит кто-то похожий на Джима Моррисона и поет:

Чтобы не выбиваться из образа, Анна даже заехала в «Макавто» и съела под кофе целых три чизбургера.