Венедикта Ерофеева Анна любила. За четкость формулировок (прямо бери всего и растаскивай на цитаты), за подтекст, которого у Венички было больше, чем текста, за независимость суждений, за качество, которое сама определяла, как «душевность». Душевность не в смысле сюсей-пусей и розовых соплей, а потому что затрагивал в душе какие-то струны, да так, что щемило. Иногда щемило очень сильно, как, например, от последних строк поэмы «Москва — Петушки»: «Я не знал, что есть на свете такая боль, и скрючился от муки, густая, красная буква „ю“ распласталась у меня в глазах и задрожала. И с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду». Не приходил и никогда не приду — вроде бы и не очень складно, а как пронзительно.

Сегодня Анне хотелось апатичного ничегонеделания. Валяться и читать, валяться и слушать музыку, валяться перед телевизором, валяться с бутербродом в руках. Ключевое слово: «валяться». Вялый день.

Ревизия морщин, крайне придирчивая по причине меланхоличного настроения и избытка свободного времени, неожиданно порадовала. Морщин не прибавилось, вроде даже наоборот… По поводу «наоборот» Анна радоваться не стала. Чего там радоваться, просто морда лица опухла от долгого контакта с подушкой, кожа натянулась и чуток разгладилась местами. К среде все вернется на круги своя, обязательно вернется.

Все никак у людей — в дождливую погоду тянет на дачу, в сырую прохладу, а в погожий денек, подарок бабьего лета, не хочется и носу из квартиры высовывать. Хочется слушать Билли Холидэй и холить-лелеять свою меланхолию.

Под музыку Анна выпила кофе, привычно пожалела о том, что так и не выучилась играть на фортепиано (для себя, не на публику, в такие вот дни, как сегодня), а затем достала из книжного шкафа том Диккенса и завалилась с ним в кровать. Меланхолия совершенно не гармонировала с электронной читалкой, меланхолии требовался шелест перелистываемых страниц, причем лучше бы пожелтевших, старых. Тридцатитомное собрание сочинений английского классика, изданное полвека назад и доставшееся Анне по наследству от родителей, соответствовало как нельзя лучше.

«А на даче уже папоротник порыжел, — подумала Анна, на середине второй главы. — Может, собраться (имелась в виду мобилизация внутренних резервов, а не сборы как таковые) и съездить?».

Хорошая погода обещала наплыв соседей, но у любого явления есть как плохие, так и хорошие стороны. Чем больше приедет народа, тем больше вероятность встречи с кем-нибудь из приятных соседей с перспективой вечернего шашлычка под красное вино.

Борьба с собственной ленью растянулась на час. Половину этого времени Анна провела в постели, а другую половину — у окна, втайне надеясь на то, что созерцание солнечных дворовых пейзажей придаст ей решимости. Решимость и впрямь появилась. Захотелось открыть бутылку красного из скудных домашних запасов (из этой самой одной-единственной бутылки и состоявших) и выпить полбокала, лишив себя тем самым возможности садиться за руль. Меньше возможностей — меньше искушений, недаром же кто-то из знаменитых, кажется Довлатов, сказал: «С утра выпил — весь день свободен!».

Кульминационный момент близился, Анна уже мыла закуску — три бархатных персика и одну крупную, замечательно желтую грушу, как из ванны донеслась надсадная трель мобильного телефона.