«Куда смотрели заведующий отделением и вы, уважаемая зам директора по лечебной работе? — подумал Моршанцев. — Ну вы-то ладно, вам в день по сотне, если не больше, выписных историй на подпись приносят, во все вникать времени не хватит, поэтому вы ориентируетесь на подпись заведующего: есть — значит, все в порядке. Но заведующий, заведующий куда глядел? Странно».

— Тихонова исполняла обязанности заведующей отделением и поэтому исправить ее ошибку было некому, — словно прочитав мысли Моршанцева, сказала заместитель директора. — Выписка прошла беспрепятственно, но на третий день после нее несчастный ребенок умер дома от разрыва воспаленного участка восходящего отдела аорты. По факту смерти было возбуждено уголовное дело, доктор Тихонова уволилась и ждала суда, находясь под подпиской о невыезде. Так вот, суд состоялся. Приговор — два года в колонии-поселении с лишением права заниматься врачебной деятельностью в течение двух лет.

— Катя так надеялась, что ей дадут условно, — сказал кто-то из женщин справа от Моршанцева.

— Могло быть и хуже, — ответила другая. — Колония-поселение — это все же не настоящая зона.

— По второй части сто девятой статьи могли и на три года посадить, — авторитетно заявил рыжебородый крепыш в тесноватом, явно не по размеру, халате. — Я эту проклятую статью наизусть помню!

Призвав сотрудников института ответственнее относиться к своей работе, Валерия Кирилловна переглянулась с главной медсестрой, также сидевшей в президиуме, и объявила пятиминутку закрытой. В толпе коллег Моршанцев вышел в коридор и пошел по переходу в свой восьмой корпус. Настроение, совсем недавно такое безоблачное и приподнятое, испортилось, и виной тому было информационное сообщение Субботиной. «Бедный ребенок, — думал Моршанцев. — Перенести операцию на открытом сердце (это ведь не вскрытие абсцесса или удаление вросшего ногтя!) и умереть спустя неделю от осложнения, которое попросту не лечили. А если бы лечили, то…»

На первом курсе Моршанцев истово верил в безграничные возможности медицины. Если что-то невозможно сегодня, так оно непременно будет возможно завтра.

К третьему курсу он скатился в скептицизм. Медицина, которую еще толком-то и понюхать не удалось, казалась нагромождением разрозненных, трудно постижимых и никак не связанных с жизнью наук. Однажды юный Дима Моршанцев дошел до того, что во всеуслышание назвал медицину «традиционно узаконенным шарлатанством».

Только на пятом курсе, поднаторев в клинических дисциплинах, Моршанцев начал смотреть на медицину трезво и непредвзято. Да — можем многое. Да — многого еще не можем. Но наука не стоит на месте, а перманентно движется вперед, и с каждым днем мы можем все больше и больше. Достаточно полистать любой из двух томов справочника практического врача 1959 года издания (всего полвека прошло ведь) и сравнить прочитанное с сегодняшним днем. Операции на открытом сердце стали обыденными, повседневными, чуть ли не рутинными. Это здорово, этим можно гордиться. Но никакой уровень развития науки и техники, насколько высок бы он ни был, не может уберечь от опасности, имя которой — человеческий фактор.

В ординаторской коллеги обсуждали новость. Моршанцев явился в самый разгар дискуссии.

— Отарик, ты не сравнивай Тбилиси с Москвой, — Маргарита Семеновна Довжик, высокая и широкая в кости, нависла над доктором Капанадзе, сидевшим за своим столом. — У вас там свои законы…

— Ритуля, я тысячу раз говорил, что я родился и вырос в Батуми! — Капанадзе сделал страдальческую мину и закатил глаза.