Донн и полицейский шли так уверенно, словно бывали здесь не один раз и знали дорогу наизусть. Наконец мы достигли чердака — узкого скользкого прохода вдоль стены, ведущего в похожую на пещеру комнату, посреди которой располагался водоем, где бурлила мутная вода, распространяя вокруг невообразимую сырость, стелющуюся по всему помещению туманом, осаждающуюся на стенах, покрытых лишайником, плесенью и мхом. Стены на ощупь казались скользкими, покрытыми противной слизью.

Мы прошли через это… чистилище или, если угодно, прихожую и достигли следующей двери, которую женщина открыла перед нами. Дверь вела в помещение, в нем можно было распознать комнату. Трансформация была просто поразительной. Мы находились в фойе — обычном фойе с оштукатуренными белыми стенами, паркетным полом, низкими столиками, зеркалами и декоративными вазами. Женщина указала рукой на несколько кресел и знаком предложила нам сесть. Однако Донн не последовал приглашению, а прошел дальше, будучи уверенным, что сейчас, именно здесь, найдет доктора Сарториуса.

На этом этаже — третьем? четвертом? — музыка слышалась приглушенно, как, бывает, звучит духовой оркестр, играющий на улице на расстоянии квартала от слушателя. Донн устремился по коридору, быстро переставляя свои длиннющие ноги, мне пришлось прибавить шаг, чтобы не отстать. Донн не обратил внимания на несколько запертых дверей, выходящих в коридор — он стремился вперед, к одному ему ведомой цели. Одна из дверей, мимо которых мы проскочили, была чуточку приоткрыта. Через щель были видны стены, увешанные книжными полками, на полу лежал ковер, а в кресле сидел человек и что-то читал. Я не стал ломать голову над этой загадкой, а последовал за полицейскими.

Следом за ними я поднялся по полированной деревянной лестнице с резными перилами. Вверху располагалась небольшая площадка и запертые на винтовой замок двойные стальные двери. Человек Донна покрутил колесо замка и открыл дверь. На нас, как шквал, обрушилась музыка оркестриона.

Тени скользящих по небу облаков то появлялись, то исчезали за зелеными стеклами расположенных под самым потолком окон. Стальные переплеты выступали наружу, как контрфорсы сказочной крепости. Оркестрион, выполненный из дуба и стекла, сотрясался от мощи собственной музыки, как соборный орган. Огромный золотистый диск при своем вращении бил в барабан, звонил в колокола и трогал струны, исполняя в результате какой-то механический вальс, в котором не было ничего человеческого.

На центральной террасе несколько женщин в серой униформе попарно танцевали друг с другом.

Наше появление не произвело на них никакого впечатления, казалось, наш приход был не способен нарушить раз и навсегда заведенный здесь порядок. Там и тут, на скамейках были видны торжественно одетые старики. Один из них просто лежал на посыпанной гравием дорожке под посаженным в кадку деревом. Донн методично подошел к каждому из них по очереди и деловито пощупал пульс. Все они были мертвы — их было пятеро — кроме одного, который хрипло агонировал, нехотя отдавая Богу душу.

Медицинские сестры… сестры-киприды… медленно вальсировали. Лица их были невыразимо грустны, щеки мокры от слез. Правда, присмотревшись, я понял, что это сконденсировалась влага, осевшая на лицах. Мое было покрыто точно такими же «слезами». Капли маслянистой влаги намертво прилипали к влажной коже.

Я чувствовал, как всё здесь подавлено водой — всё и все — живые и мертвые.

Старики были неестественно маленькие, темнокожие и какие-то втянутые в самих себя — все были похожи на засушенные овощи.