При этом мой муж вскочил с кресла и бросился к Мартину. На лице его была написана такая злоба, что я поспешила встать между ними — ведь Огастас был намного сильнее Мартина и шире его в плечах.
Я бы хотела забыть все слова, которые услышала в тот день. Мартин кричал, что торговля никуда не годным барахлом — не самый тяжкий грех Пембертона-старшего, что у Мартина найдутся документальные доказательства торговли некачественным судовым оборудованием и работорговли. Огастас, размахивая кулаками, обзывал Мартина лжецом, подлецом, предателем, собакой — это были самые мягкие из ругательств. Огастас орал, что если Колумбийский университет дает такое образование и заверяет его дипломами, то он никогда больше не вложит ни цента в это так называемое учебное заведение и не станет строить для него пансионы и содержать преподавателей.
Видите ли, мистер Макилвейн, я провела детство и юность в очень тихом доме. В семье была единственным ребенком. Я никогда не слышала, чтобы мои родители повышали друг на друга голос. Вы не можете себе представить, как я была угнетена этой немыслимой ссорой. Я никогда не вникала в дела Огастаса. До сего дня не знаю, что было правдой, а что ложью в обвинениях Мартина. Но Огастас проклял сына… проклял и лишил наследства. Он поклялся, что Мартин не увидит ни одного пенни из причитающихся ему по завещанию денег. «Значит, я свободен», — заявил сын и, словно буря, выскочил из дома. Ему пришлось идти пешком до железнодорожной станции, потому что Огастас запретил мне дать Мартину карету.
— И чем же все это кончилось?
— А вот этим и кончилось. Кроме того, что я, обманывая мужа, тайком посылала Мартину собственные деньги, чтобы мальчик смог закончить образование. Когда он начал писать для газет, то время от времени, тоже тайно, присылал мне вырезки из них со своими статьями. Я так гордилась Мартином! Я очень надеялась, что время остудит гнев Огастаса и я смогу показать ему блестящие статьи его сына. Но Огастас заболел и два года назад умер… Примирение его с сыном так и не состоялось. Это так ужасно, правда? Последствия продолжают довлеть над нами. Эхо прошлого продолжает звучать.
Полагаю, что в этот момент мне следовало бы спросить, не вызвало ли шокирующее заявление пасынка желания действовать. Не стала ли Сара что-то делать, движимая какими-то неведомыми мне мотивами. Я не могу даже приблизительно представить себе, что это могли быть за действия.. Она, конечно, не способна была стать доверенным лицом в делах своего мужа, потому хотя бы, что не смогла бы, в силу своего воспитания, одобрить его темных сделок. Но, несмотря на обвинения, высказанные Мартином, жизнь Сары продолжала, без сомнения, течь своим чередом, несмотря на недоверие к мужу, которое внушили ей слова его сына. Она не сделала никаких усилий, чтобы прийти к каким-то умозаключениям по этому поводу… так обычно поступают женщины, не способные изменить течение и уклад своей жизни. А может быть, это была просто нерешительность, которую проявляет большинство из нас, сталкиваясь с моральными вызовами?
Она, едва заметно улыбаясь, смотрела на меня своими ясными глазами, когда в комнату вошла разгадка, ответ на мой незаданный вопрос. Это был светловолосый мальчик восьми или девяти лет от роду. Можно было безошибочно сказать, что это сын Сары, и столь же безошибочно распознать в нем породу Пембертонов. Чем-то этот мальчишка напоминал Мартина — такое же замкнутое и скорбное выражение лица. От матери он взял осанку и уравновешенность. Не поздоровавшись со мной, как обычно делают дети, захваченные какой-то мыслью, он, держа в руках книгу, подошел прямо к матери и попросил разрешения, пока светло, почитать на улице, сидя на крыльце.
— Ноа, сначала тебе следовало бы поздороваться — это мистер Макилвейн. — Сара кивнула в мою сторону.
Ноа повернулся ко мне и скороговоркой проговорил свое приветствие. Он выслушал мой ответ, положив с хозяйским видом руку на плечо матери. |