Руслан Белов. Клуб маньяков
Никогда не определишь, кто сошел с ума – ты или окружающие. Если окружающие кажутся тебе сумасшедшими, значит, ты сошел с ума...
Часть первая. Было или не было?
Глава 1. Теща пахнет валерьянкой.
В ту ночь я спал в мезонине. C вечера почувствовал себя неважно и, решив, что заболел опасным в том году гриппом, изолировался от жены и дочери. Пол-литра глинтвейна с красным перцем, да тещина микстура сделали свое дело, и утром я был как огурчик. Хотя из-за приступов кашля и головной боли спал урывками. Разбудил меня засов калитки. По будням он всегда клацает в семь тридцать – приходит Светлана Анатольевна. Светлана Анатольевна – моя теща. Ей 53. Она – химик. Год назад пошла под сокращение, чтобы сидеть с внучкой. В прихожей я столкнулся с уходившим тестем Юрием Борисовичем. Он иногда привозит Светлану Анатольевну. Мы поздоровались, и Юрий Борисович наметанным взглядом определил, что я всю ночь напролет лечился народным способом. В глазах его сверкнула зависть: ему не удавалось пить как мне, то есть в меру, и поэтому он испытывал постоянный антиалкогольный прессинг со стороны жены. Наташа – моя дочь – еще спала, и теща сидела на кухне, уткнувшись в зачитанный томик Марининой. Поздоровавшись, я умылся и сел завтракать. Придвинув ко мне тарелку с гречневой кашей, Светлана Анатольевна посетовала, что Вера (так зовут мою жену) забыла зонтик, а к середине дня обещали дождь. Затем, помолчав, сказала, что пора красить крышу, а то проржавеет; не дождавшись ответа, помрачнела и попросила набрать в огороде зелени. Победив гречневую кашу, я взял ведро с горючим мусором, пошел в сад, разжег костер, направился к зеленной грядке и на щавельной делянке увидел скомканный носовой платочек Веры. Он был в крови. Ошеломленный, я оглянулся, и, увидев калитку, соединявшую наш двор с двором бабы Фроси, замер. Калитка была приоткрыта. На ее косяке виднелись бурые пятна крови. Как только они, эти пятна, вошли в мое сознание и по хозяйски расположились в нем, мир стал другим. Все стало другим. Все выцвело и поплыло. Голубое небо, распускающиеся яблони, грядка клубники, на которую я бессильно опустился... Привел меня в чувство холод апрельской земли. Я встал, лунатиком подошел, к платку, поднял. Да, это носовой платочек Веры, вчера при мне она вытирала им Наташе нос. Воровато оглянувшись, я спрятал страшную находку в кулак, вернулся к горевшему еще мусорному костру и бросил в огонь. Платок сгорел дотла в секунду. Постояв над кострищем, я пошел к бабе Фросе. Пошел, как на танк. Как на дзот, в котором таится смерть. Не моя, личная, а смерть того, что я люблю. Евфросинья Федоровна, крепкая неугомонная старушка лет семидесяти пяти, жила с престарелым мужем Петром Васильевичем в сорок четвертого года основания бревенчатом доме с многочисленными разновременными пристройками и приделами, превратившими его в непроходимый для чужака лабиринт. Год назад Петр Васильевич впал в маразм и чувствовал себя полным сил шестилетним мальчуганом. Однажды этот «мальчуган», бывший ракетостроитель, едва не взорвал свое родовое гнездо, пытаясь зажечь газовую плиту с помощью самодельных кремня и кресала, и баба Фрося отчаянно с ним «воевала». Дом был заставлен довоенной мебелью, в нем пахло мышами, обветшавшими тряпками и прелой древесиной. Мне всегда хотелось уйти из него скорее, уйти от безысходности угасания, заполнявшей его лабиринты сверху донизу. Дверь в дом была открыта. Я вошел и, поплутав, оказался в спальне. Обнаженные супруги лежали на широкой железной кровати, привязанные узловатой медной проволокой к никелированным спинкам. Рты их были заклеены скотчем. В разверстом чреве бабы Фроси виднелась гречневая крупа. |
