* * *

Не знаю, почему они это делают. Оставляют умирать в туалете под окном. Представляете картинку? Подоконник, ванночки с закругленными краями... И в них выскребленные человечки.

Наверно, это гуманность такая. Наша, доморощенная. Бросать живьем в бак для отходов – это же зверство. А тут можно доброе дело сделать – увидит окровавленный трупик безответственная женщина и передумает делать аборт...

* * *

Честно говоря, я не поверил Вере. Не могли младенцы лежать в ванночках. Не могли, потому что всякий знает, что из них производят весьма ценные лекарства для престарелых. И вряд ли кому пришло бы в голову портить дорогостоящее сырье на туалетных подоконниках. Но, как говорится, за что купил, за то и продаю. Вера, по крайней мере, божилась, что видела эти ванночки своими собственными глазами.

Но меня этим не проймешь. И кровавыми мальчиками, и слабым детским местом. Я сказал ей, что сам рожу ребенка. Нашего ребенка. Моего ребенка. И принялся за дело. Мать подключил с ее знакомой профессоршей из института гинекологии и акушерства. Сам каждый день дух поднимал. Особенно после посещений этого института. Она из него вся дрожащая приезжала. Пугали ее там. «У вас очень тяжелый случай» и тому подобное.

Но все обошлось. Даже палку перегнули. В институте, конечно. Детское место не отошло после родов. Но это уже мелочи.

За нервный срыв в больнице мой смятенный ум и зацепился. Любимый человек бросил Веру, в результате она выкинула, потом эти младенцы перевели ее в психиатрическое отделение. А что если именно после кровавых мальчиков в ванночках у нее помутилось сознание? Она – ведь не я. Не раз видевший в шахтах в лепешку раздавленных проходчиков. Тем более у нее болезнь с детства, Светлана Анатольевна рассказывала. Амок своеобразный. Когда ее достают, она шалеет и убегает, куда глаза глядят.

Так могла у нее крыша поехать? Могла она ополчиться на человечество? Сознательно – нет. Хоть у нее и красный диплом МГУ, а в Бога она верит. Не в какого-то неведомого, как большинство продвинутых интеллигентов, а в того самого, библейского. И в хождение по водам верит, и в кормление манной небесной, и в непорочное зачатие.

Так что человеконенавистнические мотивы тут, скорее всего, не причем. А вот какая-то особенная форма шизофрении – это да...

В нашем поселке полно шизофреников. Хоть пруд пруди. По улице трое в открытую ходят, вернее уже двое – Арнольда-собачника убили месяц назад. В ходе операции по завладению его обшарпанной квартирой на Пролетарской улице.

Этот Арнольд (Анциферов у него фамилия) человек был вредный по-особому, на людей внимания не обращал, а только на бездомных собак. Подбирал их повсюду и домой приводил на ужин. А вредным я его называю, потому что частенько, почти каждый день, с Джеком нашим схватывался. Становился на четвереньки и облаивал его из-за забора до хрипоты. Джек, страшная на вид ирландская овчарка, после таких поединков полдня в себя в подполье приходил. Он впечатлительный и очень добрый. И совсем не переносит запаха наскоро приготовленного рагу из захудалых рыночных дворняжек, Арнольд этим духом насквозь был пропитан.

А от второго шизофреника меня до сих пор бросает в озноб. Как только вспомню. Это меня бросает, меня, у которого в геологоразведочной партии работали полста человек, в общей сложности отсидевших триста лет за убийства, изнасилования и разбои.

Этот второй по счету поселковый шизик, ходит по нашей улочке взад-вперед. Каждый день как нанятый ходит. Деловой, в синей чистенькой олимпийке, в шапочке с беленьким помпончиком. Крепенький, собранный такой. Ходит целый день, и ручной эспандер остервенело жмет. Раз сто в минуту. И взгляд у него такой решительный исподлобья – насквозь прожигает своей красноречивостью; сразу видно, что думает он одну, но пламенную мысль: «Вот накачаюсь, и убью всех на фиг.