Я остался один. К Богу взывать не хотелось. Переодевшись, я уселся на обочине и стал смотреть на горизонт. Когда солнце закатилось, и наступила тьма, я лег спать в теплый песок.

Утром меня разбудил холод. Разогревшись бегом, захотел есть. «Если тебе холодно и хочется есть, – бесстрастно подумал я, то ты жив. А это хорошо. Пока хорошо».

Когда я раздумывал, куда идти, вдалеке на западе восстало облако желтой пыли. Кто-то ехал ко мне.

Машина остановилась в пятидесяти метрах.

Из нее вышла дочь Харона.

Я бессильно опустился на песок, закрыл лицо ладонями и растворился во тьме. Некоторое время спустя на плечо легла женская рука.

Это была рука Лейлы. Я понял это, как только толика ее тепла вошла в меня.

Я вскочил, смотрел почти минуту.

Да это она! Это ее приязненная, заразительная улыбка!

...Мы обнялись и стояли так бесконечное время, стояли, пока души наши вновь не стали общими.

– Я думал, тебя нет... – сказал я, когда мы посмотрели друг на друга прежними глазами.

Взгляд Лейлы сделался укоризненным.

– Все мужчины такие. Стоит их от себя отпустить, так они сразу и думают, что никого, кроме них на свете нет.

– Какие слова! Откуда ты, пустынница, знаешь о мужчинах?

– Ты сам рассказывал! Не помнишь?

– Я все помню, но отделить явь от мечты я не в силах.

– Не в силах отделить явь от меня? – рассмеялась девушка.

– Да.

Мы вновь обнялись. На этот раз я чувствовал не только душу Лейлы, но и ее тело.

Затвердевшие соски.

Ласковые груди.

Нетерпеливый живот.

Вожделенные бедра.

* * *

– Расскажи, как все случилось, – спросил я потом.

– А с чего начать?

– С того самого момента, как меня ударили по голове в Чехелькуре.

– Ахмад-шах сказал мне, что тебя отвезли в пещеру, и в ней завалили...

– С лисом? – спросил я по инерции.

– Нет, никакого лиса не было.

Я сидел весь черный. Все у меня стало черным. Душа, мозг, сердце. Я рассматривал свои черные руки и видел, как Ахмад-шах насилует мою жену. Как она спит с ним.

Солнце поднялось над горизонтом. Красное.

– Ты была с ним? – наконец, спросил я.

– Нет, – ответила она твердо, и я, благодарный, поцеловал ее.

Глаза мои видели застывшие глаза Лейлы, ее неживое тело, они видели голый разжиревший зад и спину пыхтящего на ней Ахмад-шаха.

Ничего этого не было. Потому что своим «Нет» она это сократила. Мы это сократили. Двое всегда могут сократить то, что стоит между ними.

– Он запер меня в чулане и кормил хлебом с водой. Не знал, что я почти всю жизнь один хлеб ела. Потом отвел на женскую половину и заставил жен мучить меня парижскими тряпками и сладостями. Но я думала только о тебе. Видела, как ты лежишь в пещере и умираешь. Когда тебе становилось совсем плохо, я напрягалась и посылала тебе свою жизнь. Нас спасла Гюль. Она дала мужу порошок, и он поносил два дня. Потом она сказала, что это Аллах его карает за нас с тобой. И он меня отпустил. Я поехала к тебе, но пещера была пуста...

Лейла расплакалась. Он обхватил головку девушки руками и принялся пить слезинки.

– Вот так я плакала, увидев, что тебя нет, – сказала она, когда губы Чернова коснулись ее губ.

Солнце поднялось и жарило. Они сели в машину. Лейла достала пакет с продуктами, бутылки с парси-колой.

– А как я в ящик сыграл? – спросил Чернов, заворачивая в лавашный лист кусочки люля-кебаба.

– Ахмад-шах не хотел отпускать тебя живым.