В доме этом гангстер на заслуженном отдыхе жил. Его в округе каждый знал. Полютовал он на своем веку, дай бог. Здоровый еще, волосатый, кулаки с кастрюльку. Совсем нас не испугался. А чего ему нас пугаться? С малолетней же девочкой пришли. Платьице кружевное, бантики пышные на косах. Он на Наташу вытаращился, а она ему говорит:

– Ты, дяденька, нас не бойся! Мы зашли тебе сказать, что у тебя собака во дворе сдохла. Жалко песика...

Мужик заволновался и к двери ринулся. Когда мимо меня пробегал, я ему ребром ладони по горлу врезал. Качественно врезал. Упал мужик на пол и захрипел обиженно. В себя пришел уже связанным по рукам и ногам. Побаловались мы с ним с часик, а потом дочка и говорит мне:

– Пап, а можно я ему ушки отрежу? Они такие противные, волосатые... И немытые совсем. Мама не любит немытых ушей.

– А почему нет? Валяй, доченька, только бритвой не поранься, острая очень.

Отрезала она ему уши своей любимой прадедушкиной бритвой из германской стали и опять ко мне обращается:

– Пап, а можно я ему глазки поросячьи выколю?

– Умоляю, не делай этого, – поморщился я. – Терпеть не могу выколотых глаз!

– Да ладно тебе! – махнула рукой Вера. – Пусть делает, что хочет. Японцы, вон, утверждают, что детям до одиннадцати лет нельзя ни в чем отказывать.

Наташа не стала выкалывать гангстеру глаз. Не захотела делать мне неприятное. Походила, походила вокруг трупа (мужик к этому времени тихонечко дух испустил), потом достала фломастеры из своего рюкзачка и рисовать принялась. Татуировки на ягодице бывшего гангстера (я на живот его перевернул, чтобы он Наташу не шокировал). Сердце, пронзенное кинжалом, нарисовала, голубков сверху. И надпись снизу изобразила. «Не забуду мать родную». Я подивился, подивился и спросил:

– А почему ты именно на ягодице рисуешь?

– А где еще? – простодушно ответила дочь. – Спина вся утюгом горячим поглажена, на груди звезда... Постарались вы с мамочкой.

Да, постарались... Когда грешника мучаешь, как-то легче на душе становится, свободнее. Понятно, грешника мучить – это дело богоугодное. Сотрудником бога себя чувствуешь...

Когда с бедным бандюгой делать было уже нечего, сели мы втроем чай на кухне пить. Терпеть не могу пить чай в перчатках, но торт а холодильнике нашелся великолепный. И бутылка французского шампанского. Самого настоящего. Когда я за второй кусок принимался (после второго фужера), Вера глубокомысленно проговорила:

– Торт за сегодняшнее число, шампанское в холодильнике... Не иначе этот фрукт пассию свою дожидался... Потому и дверь была открыта.

– Ты, что, хочешь продолжить? Поздно уже, нашей каманче спать пора... Ребенок ведь.

– Да, это так... – согласилась Вера. – Но представь, заявиться эта девица или женщина сразу после нашего ухода... Или вообще на нее во дворе или на улице наткнемся...

– Ты права... Давай подождем до одиннадцати.

– Ура! – восторжествовала Наташа, вся вымазанная кремом. – Люблю девочек мучить!

Да, любила моя дочь девочек мучить, факт. Наверное, это от татаро-монгольских предков. Или от меня. Я ведь пятерых жен извел. Самым мучительным способом. Занудством своим. А Наташе года не было, когда лишилась жизни первая ее кукла. И остальные жили недолго: минуты через три после слов благодарности за подарок они четвертовались моей дочерью, с сатанинским блеском в глазах четвертовались, затем потрошились, или в лучшем случае обливались зеленкой или малиновым йогуртом.

Пассия хозяина явилась ровно в одиннадцать.