Другое дело — зарубежные спецслужбы и враги СССР. Для них сильные потрясения и беспорядки в стране были желательны, а ослабление Советского Союза было только на руку. Однако им трудно было организовать покушение без активной помощи советских граждан и, главное, без помощи кого-то из высокопоставленных лиц.

Иногда пишут, что наиболее последовательным и непримиримым борцом против сталинизма был Троцкий. Но это явное преувеличение. Как пишет Н. Верт: «Отдельные оппозиционеры пытались (в 1926 году. — Авт.) продолжать пропагандистскую работу в первичных партийных организациях, в партячейках на предприятиях и учебных институтах Москвы и Ленинграда… Дискуссии часто заходили в тупик. Боясь, что их обойдут «экстремисты» из «рабочей оппозиции», и опасаясь навлечь на себя гнев всей партии, шесть самых влиятельных деятелей оппозиции — Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Евдокимов и Пятаков — 16 октября 1926 г. опубликовали настоящее покаяние, где они признавали неправильность своей фракционной борьбы и давали обязательство впредь подчиняться партийной дисциплине».

По словам Н. Верта, противника не только сталинизма, но и большевизма вообще, да и самой коммунистической идеи: «Десять лет спустя, анализируя причины разгрома оппозиции, Троцкий объяснял его «победой сталинской бюрократии над массами». Подобное объяснение не выдерживает проверки фактами…»

Плох, даже безнадежно плох тот политик, которого и сочувствующие ему историки вынуждены признать или некомпетентным (если он не способен верно анализировать причины своих поражений и сопоставлять факты), или лживым. Столь же бездарен, по нашему мнению, анализ Троцким причин побед Сталина.

Последующие годы Троцкий посвятил не обоснованию и пропаганде своей бредовой идеи мировой революции, а борьбе против Сталина лично (не исключено, что из зависти), его политики и СССР, который в значительной степени стал детищем того же Сталина. При этом Троцкого привлекали в этой борьбе любые союзники, на каких бы идеологических позициях они ни стояли, по принципу: враг моего врага — мой друг.

Правая оппозиция, как представляется, была более осмотрительной. Потерпев поражение в открытых выступлениях, она тоже затаилась. Это была разумная тактика, учитывавшая текущую ситуацию внутри страны. Ведь курс на ускоренную индустриализацию и колхозное строительство, на борьбу с кулаком и спекулянтом был сопряжен с огромными трудностями и лишениями народа, с отдельными вспышками открытого недовольства.

Оставалось только дождаться момента, когда этот курс окончательно зайдет в тупик, вызовет массовые выступления недовольных, голодающих, уставших от ожидания улучшений в своей жизни людей. Этот момент, казалось, вот-вот наступит. Сталин сам признался, что происходит не ослабление, а ожесточение классовой борьбы, увеличение сопротивления капиталистических элементов, и что предстоят новые трудности главным образом в области сельского хозяйства, требующие новых жертв со стороны крестьянства.

Бухарин предлагал вновь отступить и возродить НЭП, вернуться к экономическим и финансовым способам регуляции рыночных отношений; темпы индустриализации, по его мнению, следует привести в соответствие с развитием сельскохозяйственного сектора.

Все это было вполне разумно. Появлялась возможность приглушить «классовую борьбу», обеспечить население жизненно важной продукцией (при необходимости предлагалось закупать хлеб за границей), начать выпуск дефицитных товаров ширпотреба, которые стимулировали бы крестьян к производству и продаже своей продукции.

Осенью 1932 года писатель Михаил Пришвин, у которого сломалась расческа, вдруг убедился, что даже такую мелочь приходится где-то с трудом «доставать».