День был все еще прохладным, но дыхание лета уже чувствовалось в теплом ветерке и распускающихся на шипастых стеблях бутонах роз. Дорожка под ногами поблескивала от кварца; время от времени нам встречались скамейки, украшенные мозаикой с изображениями героических деяний прежних королей, каждый из которых сражался за отвоевание Кастилии у мавров.

Рядом со мной размеренно шагал Фернандо. Я не торопилась первой нарушать тишину, просто радовалась передышке и свежему воздуху. Но когда мы приблизились к фонтану и Беатрис с Кабрерой отошли в сторону, позволив нам побыть наедине, Фернандо откашлялся:

— Мне бы хотелось извиниться за прошлый вечер. Я вовсе не желал вас обидеть.

Я пристально взглянула на него. Несмотря на молодость, он, похоже, не привык просить у кого-либо прощения, тем более у девушки. Единственный наследник Хуана Арагонского, Фернандо наверняка был основательно избалован, хотя я сомневалась, что он живет в роскоши. Его фланелевый камзол и кожаные сапоги выглядели чистыми, но довольно поношенными, а на колене виднелась заштопанная дыра, хотя и столь хорошо заделанная, что заметить нелегко. Не зашила ли ее мать, кастильская королева Арагона? Чувствовалась опытная рука, а время, чтобы совершенствоваться в швейном искусстве, имелось лишь у женщин королевского происхождения или монахинь.

— Я уже сказала — извиняться не за что. Я вовсе не обиделась.

— Но мне не следовало говорить так о королеве, — сказал он.

— Да, не стоило.

Я подобрала юбки, усаживаясь на каменную скамью возле фонтана. Вода мерцала на солнце, а в туманной глубине носились яркие разноцветные рыбки. Я посмотрела в глаза Фернандо. Они показались мне прекрасными — темно-карие с медовым оттенком, со слегка раскосыми уголками, которые лишь подчеркивали их блеск. Когда-нибудь от одного лишь его взгляда будут таять сердца, подумала я. Он уже неотразим, хотя еще не стал мужчиной.

— Сегодня я уезжаю в Арагон, — неожиданно сказал он.

Мое сердце разочарованно дрогнуло.

— Так скоро?

— Боюсь, да. Я получил известие от отца. Моя мать… я ей нужен.

Губы его дрогнули, и к глазам подступили слезы; я подвинулась на скамейке, освобождая место.

— Садитесь, прошу вас, — сказала я, и он сел рядом.

Вид у него был напряженный, словно он опасался дать волю чувствам. Я подождала, пока принц не возьмет себя в руки, а когда он снова заговорил, в голосе его чувствовалась лишь едва заметная дрожь.

— Королева очень больна. Врачи не знают, что с ней. Она постоянно слабеет. Всегда вставала раньше всех и ложилась последней; весь дворец был на ее плечах. А когда отец начал слепнуть, стала помогать ему во всех делах. Но папа говорит, что она слегла через несколько дней после моего отъезда и хочет меня видеть.

Он изо всех сил пытался скрыть охватившее его горе. Мне хотелось обнять его, утешить, но это выглядело бы крайне неуместно; собственно, мне вообще не следовало оставаться с ним наедине, даже притом, что Беатрис и Андрес де Кабрера были неподалеку, создавая иллюзию, будто присматривают за нами.

— Мне очень жаль, — наконец сказала я. — Это ужасно тяжело — терять любимого человека.

Он кивнул, и на его скулах проступили желваки.

— Вы потеряли отца и лучше других знаете, какая это боль.

— Мне было всего три года, когда умер папа. Я едва его знала.

Он пристально посмотрел на меня:

— Вы всегда столь честны?

— Никогда не видела причин вести себя иначе.

— В таком случае вряд ли вы последуете моему совету — что при дворе необходимо притворяться?

Я помолчала, размышляя над его словами.

— Не люблю лгать.