— Орлеанскую деву сожгли на костре, — наконец сказала я. — Это и есть та великая цель, к которой надо стремиться?

— Нет, конечно, — вздохнула Беатрис. — Ее смерть ужасна. Но будь у нас возможность, могли бы повести войска на защиту нашей страны, как и она. Пока же выходит — мы обречены, еще не начав действовать. — Она широко развела руками. — Одно и то же день за днем, неделя за неделей, месяц за унылым месяцем! Неужели именно так воспитывают всех благородных дам? Или мы настолько неразумны, что нам оставлена одна лишь радость — развлекать гостей и услаждать наших будущих мужей, учиться улыбаться между переменами блюд за обедом, не имея права даже высказать свое мнение? Если так, то и замуж выходить, и детей рожать незачем — лучше уж сразу постареть и стать святой.

Я внимательно посмотрела на подругу. Беатрис всегда задавала вопросы, на которые не находилось простых ответов, пыталась изменить то, что было предопределено еще до нашего рождения. В последнее время я и сама, к своему замешательству, ловила себя на похожих мыслях, мучилась тем же беспокойством, хотя никогда бы в том не призналась. Мне не нравились мысли о будущем, ибо я знала — даже мне, принцессе Кастилии, придется когда-нибудь стать женой того, на кого мне покажут, и вести такую жизнь, какую мой супруг сочтет для меня подходящей.

— В том, чтобы выйти замуж и заботиться о муже и детях, нет ничего скучного или унизительного, — сказала я. — Такова судьба женщины с начала времен.

— Ты лишь повторяешь то, что тебе говорили, — возразила она. — «Женщины вынашивают, мужчины обеспечивают». Я же задаю вопрос — почему? Почему у нас должен быть всего один путь? Кто сказал, что женщина не способна взять меч и крест и отправиться в Гранаду, чтобы победить мавров? Кто сказал, что мы не можем сами решать, как поступать, — так же, как любой мужчина?

— Вопрос не в том, кто это придумал. Так попросту есть.

Она закатила глаза:

— Орлеанская дева не вышла замуж. Она не стирала, не шила и не собирала приданое. Просто надела доспехи и пошла воевать за своего дофина.

— Который выдал ее англичанам, — напомнила я и немного помолчала. — Беатрис, Деву призвал Господь, чтобы она исполнила Его волю. Ее судьбу нельзя сравнивать с нашей. Она стала священным сосудом и пожертвовала собой ради своей страны.

Беатрис непристойно фыркнула, но я поняла, что завоевала неоспоримое очко в споре, который мы вели с детства. Внешне я оставалась полностью невозмутимой, как всегда в ответ на напыщенные речи Беатрис, но, едва представила, как моя неугомонная подруга, облаченная в ржавые доспехи, убеждает отряд солдат отправиться воевать за родину, меня разобрал смех.

— Вот, теперь ты надо мной смеешься! — воскликнула она.

— Нет-нет. — Я с трудом подавила веселье. — Вовсе нет. Я просто подумала: встреться тебе Дева, ты бы не колеблясь пошла за ней.

— Именно! — Она вскочила на ноги. — Выкинула бы в окно книги и шитье и вскочила бы на первую попавшуюся лошадь. Это же просто чудо — делать что хочешь, сражаться за свою страну, спать под открытым небом на голой земле!

— Ты преувеличиваешь, Беатрис. Крестовые походы куда тяжелее, чем говорит нам история.

— Возможно, но, по крайней мере, мы бы хоть что-то делали!

Я посмотрела на ее руки, словно сжимающие оружие.

— Уж в таких-то лапищах ты наверняка смогла бы держать меч, — поддразнила я Беатрис.

Она выпятила подбородок:

— Это ты принцесса, а не я. Тебе пристало владеть мечом.

Меня вдруг охватил холод, словно день внезапно сменился ночью.