Все было бы хорошо, если б не Витя. С ним с утра произошел неприятный разговор, и от атмосферы предыдущего вечера осталось немного. Наталья Михайловна решительно заявила, что только сумасшедший человек может в такое время выходить на улицу. Витя не менее решительно ответил, что, если все так будут рассуждать, некому будет вести борьбу.

— Обязанность каждого гражданина приобщиться к делу и принять в нем личное участие, — горячо сказал он.

По существу Наталья Михайловна ничего возразить не могла, однако заперла на замок меховую шапку сына. Это не помогло. Витя, в последние месяцы отбившийся от рук, ушел из дому тайком в летней шляпе. Николай Петрович, в ответ на страстную жалобу жены, сказал ей, что понимает сына, — Наталья Михайловна только махнула рукой. Впрочем, теперь поблизости от их квартиры стрельбы не было слышно, и это ослабляло ее тревогу. Но телефон приносил все более грозные известия. В разных частях города действовали пулеметы. Некоторые, приукрашивая, даже говорили: «идут бои» — совсем как в сообщениях ставки. К удивлению Натальи Михайловны, почти все знакомые, к которым она звонила за сведениями, оказывались у себя дома. Позвонила она и к Кременецким, и оттуда ей, в том же тревожно-восторженном тоне, сообщили новости, шедшие прямо от князя Горенского. В войсках настроенье явно сочувственное Государственной Думе, ждут с минуты на минуту их перехода на сторону революции, — Наталья Михайловна тут впервые услышала, в применении к происходившим событиям, слово «революция», брошенное твердо, как самое естественное.

— Ну, слава Богу! — сказала она и поделилась с Тамарой Матвеевной своей тревогой. Узнав, что Витя ушел из дому, Тамара Матвеевна, воплощенная доброта, ахнула.

— Но как же вы его отпустили? Господи!.. Все сидят дома… Я…

Тамара Матвеевна чуть не сказала, что она утром прямо вцепилась в Семена Исидоровича, который рвался в Государственную Думу. «Именно теперь ты должен беречь себя… Теперь такие люди, как ты, особенно нужны России!» — сказала она мужу. Семен Исидорович уступил, но почти не отходил от телефона, беспрерывно сносясь с известнейшими людьми столицы.

— Да что же можно было сделать? Он тайком удрал… Ошалел мальчишка, не в чулан же было его запереть! — сказала в отчаянии Наталья Михайловна, тревога которой опять усилилась от слов Тамары Матвеевны.

— Ну, Бог даст, ничего не случится. Но когда он вернется, заприте вы его и не выпускайте. Это безумие!..

— Милая, — умоляющим тоном сказала Наталья Михайловна, — я ему велю позвонить вам. Скажите вы ему, ради Бога!.. Пусть ему Муся скажет, она имеет на него влияние… Спасибо, родная. Ну, прощайте… Господи!..

Витя опять вернулся вполне благополучно и даже победителем, но вид у него был измученный и потрясенный, хоть торжествующий. На этот раз он принимал участие в огромном уличном митинге на Невском Проспекте, у здания Городской Думы. На митинге этом произносились такие речи, от которых, в передаче Вити, у Натальи Михайловны остановилось сердце. Появилась полиция. В толпе запели одновременно «Марсельезу» и «Вихри враждебные». Произошло столкновение. Откуда-то раздался выстрел, и тотчас затрещали пулеметы. Все бросились врассыпную. На глазах у Вити свалилось несколько человек. Витя весь дрожал, рассказывая, хоть старался спокойно улыбаться. Он подумывал о том, чтобы обзавестись оружием; у него даже был на примете револьвер, «правда, не браунинг и не парабеллум, а смит-вессон, но хороший и большого калибра». Наталья Михайловна с ужасом слушала сына.