— Для Нещеретова выбросить миллион-другой на газету все равно, что, например, мне, рабу Божьему, дать на общественное дело десять или двадцать тысяч рублей, — скромно, но с сознанием собственного своего немалого положения, говорил накануне в обществе по поводу этого слуха Семен Исидорович. — Я знаю из достоверного источника, что он давно перевалил за пятьдесят миллионов. Скоро его и за сто не купишь. Время деньгу дает…

Слышавший его слова старый финансовый туз немедленно изобразил на лице насмешливую улыбку: давние петербургские богачи вообще с подчеркнутой иронией относились к Нещеретову, к его делам и богатству.

— Помяните мое слово, — сказал доверительным тоном финансист, — этот блеффер кончит крахом и страшнейшим скандалом. У него пассив превышает актив и, если как следует разобраться, то ни гроша за душою.

Семен Исидорович однако ясно чувствовал, что его собеседник сам не вполне уверен в своей иронической улыбке и что за ней скрывается тревожная мысль: «Черт его знает, может, блеффер, а может, и не блеффер: вдруг и в самом деле пятьдесят миллионов?.. Теперь все возможно…» (Фразу «теперь все возможно» по самым разным поводам произносили в последнее время все). Люди, не принадлежавшие к финансовому миру, но тесно с ним соприкасавшиеся, как Кременецкий, плохо верили, что можно, не имея ни гроша, скупать десятками дома и заводы.

О Нещеретове по столице ходило много анекдотов. В прежние времена их охотно повторял и сам Семен Исидорович. Теперь это было ему неприятно и, слушая такие рассказы, он снисходительно смеялся, а затем уверенно заключал: «Разумеется, это вздор! Нещеретов культурнейший человек, европеец в полном смысле слова. Однако, se non èverо …»

Нещеретов и в самом деле был европейцем. Происхождения он был довольно темного, но говорил прилично на трех языках, прекрасно одевался, брил усы и бороду, занимался боксом, фехтованием и другими видами спорта, мало принятыми в России. «Нет, плохого ничего нет. Это во всяком случае человек с большими достоинствами… — неуверенно думал Кременецкий. — Да, конечно, что такое ее приданое по сравнению с этим сказочным богатством…»

Кременецкий рассчитывал дать дочери в приданое сто тысяч рублей, а, если она выйдет еще не скоро, то и двести, — разумеется не так, просто, наличными на руки мужу, а закрепив и обеспечив за Мусей деньги. Это была немалая сумма, и доход с нее мог быть прекрасным подспорьем для молодой четы. Семен Исидорович с гордостью вспоминал, что сам он женился, ничего не имея, на девушке без состояния, — вначале им приходилось довольно туго. «Да, прекрасное подспорье, но жить на это нельзя, по крайней мере так, как Муся привыкла жить у меня», — подумал он, хотя, собственно, Муся не могла привыкнуть у него к роскошной жизни: Семен Исидорович еще не очень давно был небогатым человеком; его образ жизни лишь в последние годы стал быстро меняться в сторону все большей роскоши. Никонов острил даже, что к сорокапятилетию Тамары Матвеевны муж купил ей фамильное серебро, — эта шутка стоила бы должности Григорию Ивановичу, если б стала известна его патрону. «Для Нещеретова и сто, и двести тысяч ровно ничего не составляют. Ему, разумеется, ничего не надо было бы дать, просто смешно было бы, — сказал себе Кременецкий. Но это соображение не имело для него значения: Семен Исидорович не был скуп. — Да, бесспорно, Нещеретов замечательный человек… Он будет когда-нибудь министром и, быть может, скоро… Чем теперь черт не шутит!»

Нещеретов держался значительно более правых взглядов, чем Семен Исидорович. Однако это обстоятельство было скорее приятно Кременецкому. Он даже хотел бы, чтобы его зять делал «бюрократическую карьеру».