Нет, Пиппа не так глупа, чтобы поверить. Во всяком случае, если это правда, то далеко не полная.

Нужно совсем не знать Пен с ее непомерной добропорядочностью и честностью, с ее рассудительным, ясным умом, чтобы не удивиться легкости, с какой она солгала сама и попросила солгать другого человека. Пускай суть не слишком серьезна — подумаешь, захотела куда-то скрыться на четыре дня, — но ведь у всякой лжи, как говорится, длинные ноги и ее последствия непредсказуемы.

«И какой же вывод из всего этого? — спросила себя Пиппа и ответила самой себе:

— Ребенок. Вот в чем дело».

Только что-то связанное с навязчивой мыслью об умершем ребенке могло подтолкнуть Пен пойти на обман. Да, именно так.

А если так, то, помогая ей, не допускает ли Пиппа печальной ошибки? Не может ли случиться, что в результате каких-то своих действий Пен вернется — если уже не вернулась? — в то кошмарное состояние, в каком пребывала первые месяцы после неудачных родов? И она, Пиппа, будет, пускай окольным путем, этому способствовать?.. Ужас!

Лгать матери тоже не самое приятное, но если для Пен все повернется к худшему, Пиппа себе никогда не простит!.. Никогда…

С другой стороны, она ведь обещала помочь и не может нарушить своего обещания — слова, которое дала сестре совершенно добровольно.

И она сдержит его, что бы ни случилось!

Глава 11

В это яркое солнечное утро дорога из Гринвича в Лондон была запружена пешим и конным людом. Повозки, запряженные лошадьми, мужчины с ручными тележками, заполненными углем с барж из близлежащих доков, женщины с ручной кладью на головах и спинах — все сновали в разные стороны, у всех были свои дела и заботы.

Но находились и такие, которые задерживали свое внимание на женщине, одетой в плащ с капюшоном и сидящей на пегом мерине. Лошадь была определенно благородных кровей, одежда женщины — дорогостоящей и теплой. Лица почти не было видно из-под капюшона, она не смотрела по сторонам, только прямо перед собой.

Всадница ехала не быстрее, чем позволяли обстоятельства, — так, чтобы не привлекать ничьего внимания. Конь Вильям, несмотря на совершенное над ним когда-то надругательство в виде кастрации, обладал упрямым норовом и незаурядной силой и выносливостью. Благодаря последнему качеству на него и пал выбор хозяйки. Кроме того, она считала, что с ним все же легче управляться, нежели с остальными двумя ее лошадьми.

Доказать это самой себе и Вильяму ей пришлось на середине пути, когда он внезапно замер как вкопанный, а потом начал пятиться назад — все потому, что увидел мальчишку, который вел на цепи несчастного медведя со свалявшейся шерстью. Их обоих вовсю облаивали бездомные собаки, а люди добавляли шума и смятения криками и смехом. В конце концов они же помогли мальчишке отогнать собак, дармовое представление с медведем окончилось, и спокойное движение возобновилось.

Пен сумела успокоить своего коня и повернула влево по берегу Темзы, где вскоре стали слышны многочисленные церковные колокола Лондона, звонившие, казалось, без перерыва.

Таверна мистрис Райдер находилась неподалеку от Вестминстера, на другом берегу, конная переправа была уже близко, в наиболее узком месте реки, возле дворца Ламбет. Переехать на тот берег можно было и по Лондонскому мосту, но до него немалый путь, а Пен торопилась и потому направила коня в сторону переправы, где скопилось немалое количество торговцев и паромщиков.

Началась погрузка, сопровождаемая перебранкой пассажиров, громкими наставлениями гребцов, недовольным ржанием лошадей. Вильям был в числе недовольных. Он толкнул стоявшую рядом лошадь, та ответила тем же, паром, и без того нестойкий, опасно закачался.

— Эй! — закричал один из паромщиков.